Я заморозила свои яйцеклетки, попала в больницу и чуть не потеряла яичник

Через четыре дня после списания с моей кредитной карты $14,000 на операцию по замораживанию яйцеклеток, я внезапно проснулась в шесть утра с мучительной пульсацией в правом яичнике. В 28 лет и с безупречным физическим здоровьем, я знала, что сильная тошнота и боль – это ненормально. Я чувствовала себя так, будто кто-то вонзил мне в правый бок ржавый охотничий нож и медленно прокручивал его всё глубже, через несколько минут я потеряла сознание. Я пришла в себя в оцепенении и с пониманием, что нахожусь в беде, когда у меня не хватило сил взять пузырёк с Parcocet, находившимся в двух футах от меня. Зачем я, чёрт возьми, сделала это с собой? Я думала, лёжа в холодном поту на полу, проигрывая в голове все причины, по которым с радостью решила заморозить свои яйцеклетки всего несколько дней назад, в самом расцвете сил в 28 лет.

Всё началось достаточно безобидно. На пороге моего двадцать восьмого дня рождения у меня был откровенный разговор с моим гинекологом, в котором я объяснила свою ситуацию. Растущая карьера в СМИ и недавно обретённая радость одиночества, объединённая с неутолимым желанием путешествовать, означала, что я не рисовала в своём воображении скорое замужество и не представляла наличие детей до 35 лет. Гинеколог была готова помочь и предложила обратиться к специалистам Нью-Йоркского университета, пионерам технологии с 2004 года. Месяц спустя, я пришла на консультацию в надежде, что заморозка яйцеклеток поможет мне купить больше времени для себя, но вышла оттуда с новым прозрением: замораживание яйцеклеток предполагает генетическое тестирование эмбрионов, чтобы убедиться в том, что только самая здоровая клетка, прошедшая отбор, будет в итоге оплодотворена. Доктор рассказал мне о 33-х летней женщине, которая заморозила свои яйцеклетки и во время тестирования эмбрионов выяснилось, что 12 из 13 имеют хромосомные отклонения. У них была возможность выделить и имплантировать единственный абсолютно здоровый эмбрион. Этот аргумент за заморозку яйцеклеток был всецело убедительным для меня и я записалась на операцию через несколько недель.

Врачи, с которыми я говорила, были впечатлены моим прагматизмом и сказали, что я нахожусь впереди планеты всей, выбрав этот путь сейчас, в 28 лет, когда мои яйцеклетки здоровее, чем когда-либо будут ещё. Но не все так поддерживали меня: старая коллега по работе чуть не вырвала свой салат, когда во время обеда я ей сказала, между делом, что замораживаю яйцеклетки. «Но ты такая молодая, успешная и красивая. Ты точно выйдешь замуж! Зачем ты это делаешь?» Она кричала, не понимая, насколько оскорбительным был её тон. Её ответ только подтвердил лишний раз причины, почему я это делала: не для мужчины и не из-за тикающих часов, а для себя и возможности жить, в соответствии со своими мечтами и своими планами.

Замораживание яйцеклеток сейчас находится в центре внимания общественности. Знаменитости, такие как София Вергара и Ким Кардашьян, поделились своими историями заморозки яйцеклеток, и несмотря на некоторую отрицательную реакцию, Америка начинает принимать с распростёртыми объятиями женитьбу между технологией и фертильностью. Недавно Мария Менунос сообщила в шоу Доброе утро, Америка, что она заморозила свои яйцеклетки в 33 года, называя своё решение «небольшой подстраховкой». Несмотря на то, что статистику трудно добыть, ведь заморозка яйцеклеток провозглашена Американским обществом репродуктивной медицины экспериментальной процедурой, что делает практически невозможной стандартизацию сбора данных, похоже, что Менунос находится в хорошей компании «единомышленников». Заморозка яйцеклеток сейчас настолько мейнстримовая тема, что такие компании, как Facebook и Apple запустили программы, включающие покрытие стоимости заморозки яйцеклеток для своих служащих.

Долгий процесс заморозки моих яйцеклеток пугал меня, он был эмоциональным и я занималась весь месяц только этим. Через неделю после первой консультации я обнаружила, что я самая младшая в длинной очереди из женщин за 35 на двухчасовом занятии «Всё о заморозке яйцеклеток» в Нью-Йоркском университете. Я привыкла к пристальным взглядам взрослых женщин, большинство полагали, что я столкнулась с определёнными сложностями деторождения или страдала от какого-то заболевания, несущего угрозу жизни. Я открыто объяснила, что я просто прагматик. Ответом абсолютного большинства был: «Я бы хотела это сделать в вашем возрасте. Сейчас с этим очень тяжело справиться физически и эмоционально». Медсестра, курирующая класс, показала нам, как делать инъекции различных гормонов (ХГЧ, эстроген и. т. д.) в наши бёдра. На занятии вскользь прошлись по рискам на слайд-шоу. Я уверена, их можно где-то найти.

В первый день инъекций я сидела на краю кровати, вся в слезах и дрожала, держа в руках 50 мл гормонального препарата Menopur. Вы никогда не почувствуете себя настолько одиноким и, в какой-то степени вооружённым, как в день, когда вам надо вонзить в себя полный шприц гормонов, осознавая, что вы внезапно стали ответственным за всё своё будущее. Это было сильно и это было пугающе. Пытаясь сохранять позитивный настрой, я начала традицию: с каждым уколом я давала установку качеств, которые мне бы хотелось, чтобы имели мои дети, потом врубала Florence and the Machines и танцевала, как 7-летний ребёнок, чтобы абстрагироваться от жжения и жала иглы. Я также начала медитировать дважды в день. Эти маленькие традиции помогли мне не сойти с ума.

Распорядок процедур был изнурительным. Я колола себя разнообразными гормонами каждое утро и каждый вечер. Каждые 24-48 часов в 7 утра у меня был анализ крови и УЗИ в Нью-Йоркском университете. Нет ничего хуже, чем начало дня в гинекологическом кресле. Мне порекомендовали не ходить на свидания, ведь я находилась под действием гормонов и секс был строго запрещён, а также загородные встречи с клиентами. Алкоголь и курение также были под запретом на протяжении терапии. В начале мой эстроген был на уровне 61 и всего за две недели перевалил за 1900. К 13 дню я была на пределе, могла заплакать на людях и на работе. Моя мама прилетела, чтобы помочь. Я никогда не чувствовала себя более любимой, чем когда она, бывшая медсестра, колола мне гормоны и тянула меня за руку, когда мы вдвоём танцевали в моей крошечной комнате.

На 16 день я пришла на операцию под общим наркозом. Непосредственно сама операция достаточно проста и занимает меньше 30 минут: мои яйцеклетки были извлечены большой иглой, точно помещённой с помощью ультразвукового наведения. Я вышла из наркоза через час, ослабленная, но в тоже время счастливая – были получены 19 яйцеклеток (мне говорили, что 10-15 считаются успехом). Мой живот заметно раздулся до размеров дыни. Когда я обратила внимание на то, что мой живот аномально увеличился, медсестра просто дала мне листовку о «Синдроме гиперстимуляции яичников (СГЯ)» и сказала позвонить, если мне станет хуже. Следующие три дня я ходила вразвалку. Официантка по ошибке приняла меня за беременную и в понедельник я вышла на работу, выглядящей как на шестом месяце беременности. Я себя чувствовала настолько некомфортно, что ушла домой пораньше. Я планировала позвонить в Университет во вторник, когда в понедельник ночью в полудрёме меня поразила мучительная боль.

Я попала в отделение скорой помощи. По прибытии мне поставили диагноз «перекручивание яичника». Яичник закручивается вокруг себя, перекрывая кровоснабжение. В итоге, это может привести к отмиранию яичника. Перекручивание яичников составляют менее 3% острых гинекологических состояний. Менее 0,025% женщин, замораживающих свои яйцеклетки заканчивают этим состоянием. (Мне повезло, наконец, хоть где-то попасть в 1% счастливчиков). В норме размер женского яичника равен грецкому ореху. Из-за резкого выброса гормонов мои раздулись до размеров грейпфрута. Несмотря на морфиновую капельницу, ироничность ситуации была мне не чуждой и я подшутила: я заморозила яйцеклетки, чтобы иметь возможность родить детей и, делая это, чуть не потеряла яичник навсегда.

Врач скорой помощи (который, по стечению обстоятельств оказался моей школьной любовью, которого я не видела 13 лет) объяснил, что обошлось без операции, потому что яичник «раскрутился» сам. Но, врач был обеспокоен тем, что мой раздутый живот был слишком большим. Из-за операции у меня образовалось более 2-х литров жидкости и ситуация ухудшалась. Мне решили откачать жидкость, но никто не объяснил, как это будет происходить. Через несколько часов меня отвезли в Нью-Йоркский репродуктивный центр. Там меня обступили семь женщин и водрузили на гинекологическое кресло. Меня охватил страх при виде иглы длиной и шириной с шампур для шашлыка в виде пластиковой дренажной трубки, прикреплённой к литровой пластиковой бутылке. «Вы введёте иглу в живот, правильно?» Безобидно спросила я, почти уверенная, что это ошибка. Медсёстры объяснили, что игла будет введена интравагинально. Когда я попросила о морфине или наркозе, мне сказали, что ничем не могут помочь.

Девушка моего возраста трясущимися руками вставляла иглу снова и снова, когда я сжимала руку медсестры со всей силы и кричала от боли так громко, что мне дали марлевую повязку для рта. Я всё это чувствовала. Игла прокалывала свой путь во мне и потом медсестра провернула её по кругу. Я закричала, как только игла пробила мои внутренности. Вид собственной крови, вперемешку с жидкостью, наполняющей целую бутылку был малоприятным и через 20 минут мучительных попыток откачать больше жидкости я взвыла один последний раз в полной агонии после последнего прокола, с которым так и не получилось выкачать из меня больше жидкости. Женщины ушли и я свернулась в позу эмбриона с плачем и желанием увидеть маму сильнее, чем когда либо раньше.

Я еле пережила первую ночь. Моя лучшая подруга Александра переночевала со мной и рассказала, что до самого утра я просыпалась каждые 15 минут в холодном поту и кричала о Percocet. На следующий день мне пришлось перейти на Oxycodon, чтобы справиться с болью. Она осталась со мной на целую неделю, потому что я физически не могла даже скатиться с кровати самостоятельно, не говоря уже о том, чтобы встать. Поход в ванную длиной в 16 футов был групповым усилием и занимал целых 10 минут. Вынужденный постельный режим был результатом того, что у меня был высокий риск повторного перекручивания: мои яичники всё ещё были размером с грейпфрут. Я не могла выйти из квартиры на протяжении двух недель и мне нельзя было заниматься спортом в течение месяца после поездки в отделение скорой.

На прошлых выходных, месяц спустя, я наконец пошла на йогу, выпила бокал вина на первом свидании и надела своё любимое платье. На своём свидании непринуждённо объяснила, что заморозила свои яйцеклетки и было приятно получить прогрессивный, поддерживающий ответ. Тем не менее, я всё ещё не вернулась к себе прежней. У меня появилась вновь обретённая оценка своего тела как сосуда для жизни, а не просто чего-то, что можно морить голодом для того, чтобы надеть бикини.

У меня часто спрашивают, если бы я знала о рисках, пошла ли бы я на заморозку яйцеклеток. Мой ответ чистосердечен: «Чёрт возьми, да». То, что произошло со мной, ужасно, но неимоверно редко. Для меня выгоды замораживания яйцеклеток всё ещё сильно перевешивают невысокий риск. Я могут жить в соответствии со своими мечтами, по своему графику – и это для меня бесценно. После скорой помощи я решила поделиться своей историей в социальных медиа, чтобы другая 28-летняя девушка не думала, что она сумасшедшая, планируя своё будущее, пока ей не исполнилось 35. Десятки молодых женщин с тех пор обращались ко мне за советом и я, наконец, смогла сделать то, что никто не мог для меня сделать: дать честную точку зрения, что означает заморозка яйцеклеток в 28 лет и что случается, если что-то идёт не так.

Следите за сообщениями Викки Рокс на Twitter.