Интервью с Максимом Шером

Фото: Денис Хоменков

Московский фотограф Макс Шер рассказал о том, как он снимал фотоисторию «В рот мента не выебать, c Краслага нам не выехать» (опубликованную в фото-номере VICE)

Расскажи про серию «В рот мента не выебать, c Краслага нам не выехать». Кто эти люди и как ты там оказался?

Впервые я оказался в Красноярске в 2003-м году. Тогда там жил мой друг Слава – человек, который проходит сквозь любые стены, знает всех в городе. Через него я познакомился с бывшим уголовником по имени Андрей, который работал в церкви у одного священника, Славиного приятеля. Мы приехали в храм, собралась компания и мы пошли все вместе побухать на берегу Енисея. Андрей снял подрясник, под ним оказалась майка с картинкой из сериала «Бригада» - и наколки, естественно. Тогда я и увидел фразу «В рот мента не выебать, с Краслага нам не выехать» - она была наколота у Андрея на ступнях. Потом я уехал. Через несколько лет Слава и его подруга - она работала в Красноярском музейном центре - позвали меня провести мастер-класс по фотожурналистике, и я приехал снова.

Какой это год?

2009-й. И я подумал, что надо сделать какую-нибудь небольшую историю, раз буду в Красноярске. Я вспомнил про Андрея. Фамилия у него - Перец. А, может, это и кличка, никто толком не знает. Выяснилось, что Перец уже давно перестал работать в церкви и вернулся в свой уголовный мирок. Батюшка сказал, что мы найдем его в Николаевке – это такой завокзальный трущобный район в Красноярске. Мы пришли в Николаевку, и там нам сразу попалась какая-то компания пьяных персонажей, которые знали Перца. Мы его быстро нашли, обнялись как старые друзья. Спросил его: «Андрюха, хочешь, мы репортаж про тебя сделаем?» Он: «Давайте!» После этого мы ходили к нему четыре дня подряд – бухали и снимали. А у него такая хижина, совсем примитивная: его жилище известно как место, куда можно прийти после того, как освободился из тюрьмы, или если проездом оказался – такой элемент уголовной взаимопомощи. Вместе с Андреем тогда жили еще три человека, недавно освободившихся из мест заключения. Им там страшно скучно, поэтому наши визиты и съемки для них были прекрасным развлечением. Хотя, конечно, с ними надо быть аккуратным, они же все алкоголики и наркоманы. В один прекрасный момент мы даже поняли, что один из них не помнит, например, что мы накануне приходили. Типа, «а чо вы вчера не пришли?».

В фотосерии появляются кадры с кладбища. Какое оно имеет отношение к Перцу?

Это картинка для контекста. На этом кладбище лежат все известные люди Красноярска. Структура общества довольно странная сейчас – рядом с профессурой, академиками и генералами лежат уголовные авторитеты и бойцы. В Красноярске была очень жестокая криминальная война в 90-е. В тот период очень много уголовного народу полегло. То есть моя серия про конкретных людей, но с окружающим контекстом. Весь Красноярский край, все его образные представления, так или иначе, связаны с зоной. Там ничего другого практически нет.

История про Перца оказалась полезным опытом?

Ну, конечно. Ты, вроде, выпиваешь с людьми - а через какое-то время понимаешь, что надо все время держать ухо востро. В один момент мы поняли, что нам лучше сейчас уйти и больше не возвращаться, даже не прощаться. Там уже все нажрались настолько, что начались такие темы: «где мой нож?», «пацаны, вы сегодня ночуете у нас, я так решил!».

И больше ты с ними не общался?

Нет. Потом я напечатал картинки, послал Славе, а он отнес им - и всё.

Обитатели Николаевки на твоих фотографиях выглядят достаточно жизнерадостно - смеются, обнимаются…

Ну, все же люди. Я на всех людей смотрю одинаково - что миллионер, что уголовник, они у меня получаются похоже.

Тебе важно понимать бэкграунд человека?

Всегда по-разному, зависит от контекста. Про Краслаг было важно, я считал, что снимаю документальную историю, надо все рассказать. Сейчас менее важно, потому что я от документалистики отхожу.
Ну конечно, вот этот весь пафос, все эти истории с фотожурналистикой – это все уже позавчерашний день. Я не верю в фотожурналистику, ее классические принципы и представления об объективной «правде» давно устарели. Сейчас восприятие действительности таково, что мы понимаем: картинки, которые мы видим в СМИ – это лишь плод воображения и восприятия конкретного фотографа. К тому же, искаженного фотографической техникой - а она искажает, в любом случае. Фотография абсолютно не соответствует действительности, это некий условный мир. Точнее – иллюзорный.

Но он же менее придуманный, чем арт-мир?

Да как сказать. На самом деле, не менее. Ты зафиксировал какое-то движение, условно кто-то с открытым ртом и поднятым кулаком на митинге, да? Ну сделал ты эту картинку, потому что раньше видел подобные? И чтобы создать запоминающийся образ события, используешь приемы, которые раньше видел. Получается, ты тиражируешь клишированный визуальный образ события. Но на самом деле, в рамках события происходит столько разных ситуаций, нелепых, трагических, каких угодно. Получается, что образ искажает действительность, потому что реальность настолько многогранна и непредсказуема, смешна и трагична одновременно, и она абсолютно разорвана, абсолютно хаотична. А изображение – это попытка упорядочить хаос, создать некую узнаваемую «форму». Фотограф специально ждет и идет туда, где можно сделать кадр, потому что он хочет…

Потом его продать.

Да, это продаваемый кадр, потому что он считывается моментально.

Кому из современных фотохудожников ты симпатизируешь?

Их очень много. Из тех, кто сейчас у меня в голове – Джефф Уолл. Он воспроизводит разные образы, которые остались в истории искусств, на новый манер фотографическими средствами. Плюс он работает с общественными стереотипами и пытается конструировать сцены, как будто бы снятые в реальности, на самом деле они полностью сконструированы. Еще мне очень нравится японка Ринко Каваучи. Она как раз чистый фотограф без концептуальных идей. Чистая визуальная поэзия. Снимает, снимает, снимает, идет какой-то органичный процесс, потом она эти картинки складывает в серии и издает книжки. Мне интересны фотографы, которые занимаются обитаемыми ландшафтами - Стивен Шор, например.

Ты же был на VICE Photo Show. Какие ты можешь выделить проблемы современной молодежной фотографии? Есть мнение, мол, все эти "фоточки с тумблера" одинаковые и никакие.

На нормальном уровне у нас молодёжная фотография. Тут такой тонкий момент… Люди, которые говорят, что все это одинаковое – они не рубят в этом. Если человек такое говорит – значит, он визуально подкован определенным образом. У него в голове определенные образы и он не видит между ними разницы. А разница-то есть, и талантливых фотографов много. Какая основная проблема? Да хер знает…

Ну, например, отсутствие рынка, невозможность зарабатывать фотографией.

Да можно зарабатывать в России фотографией. Я живу на гонорары с фотографий, ну процентов на 70.

Что ты снимаешь сейчас?

Сейчас я пытаюсь переизобрести себя. С одной стороны, я продолжаю сотрудничать с журналами, делать для них заказные истории, с другой - я хочу совсем отделиться от фотожурналистики. Все, что я снял за последние пару лет – это промежуточный этап между привычной визуальностью и чем-то новым.
У меня уже второй год маринуется проект со старыми слайдами, которые мы с друзьями нашли в старой питерской квартире. Мы готовим это к выставочно-книжному представлению. Надеюсь, получится что-то настоящее и интересное.

Где тебя можно посмотреть в ближайшее время?

В "Огоньке" недавно вышел материал про так называемый "Праздник поэзии" в Пушкинских горах. 6 июня – официальный Пушкинский день, и я поехал его снимать в заповедник, где происходит действие одноименной повести Сергея Довлатова. В те времена, когда Довлатов работал экскурсоводом в этом заповеднике, официоза было много, конечно – но люди приезжали на праздник поэзии слушать современных поэтов, а не стихи Пушкина. Тогда поэзия была каналом неофициальной информации, а сейчас роль поэзии другая и общество другое, а там все по наезженной колее идет. Только еще добавился народный балаган - немного от детского утренника, немного от партхозактива, немного от скоморошества, шашлыки, ряженые… Там большая поляна, куда приезжают всякие ремесленники продавать свои свистульки, лапти, бересту. Газета «Псковская правда» почему-то выставила такой стенд с прорезями для головы Пушкина и Натальи. Словом, пронзительная тоска. Ну и отдельно конкурс бардовской песни – в пустом зале. Местные жители, с которыми я пообщался, говорят, что этот фестиваль уже всех заебал. Балаган – это прекрасно, это часть нашей культуры, и пусть он будет, но при чем здесь Пушкин?! Вообще, Псковская область– один из самых депрессивных регионов в стране. А эти барды провинциальные, несчастные - это так всё безысходно звучит и смотрится, что просто хочется обнять их всех и рыдать.

Ещё больше фотографий Макса Шера - http://www.maxsher.com/

Читайте ещё:

Интервью с Тимом Фреччиа

Я не "въезжаю" в современное искусство"

Интервью с Synchrodogs