Мои родные всегда «сходили» за белых, пока не перестали

Моя семья иммигрировала до моего рождения из Ливана в Канаду, спасаясь от ужасной гражданской войны. Поскольку мы были достаточно светлокожими, в моём детстве люди предполагали, что мы какие-то белые – на моей памяти речь в основном шла об итальянцах, испанцах или португальцах. Моя мама объяснила, что тогда, до 11 сентября, люди, с которыми она знакомилась, практически не знали, где находится Ливан, а также мало что слышали об исламе, так что нам было легко жить незаметно, без забот. Дело было до помешательства на хуммусе. Но разумеется, учитывая всё происходящее сегодня, ситуация изменилась. Теперь рассказ о том, кто мы такие, наряду с определёнными характерными культурными признаками, меняет восприятие нас, несмотря на светлый оттенок нашей кожи. Полагаю, можно сказать, что возможность сойти за белого – это привилегия или ещё что-то в этом духе, но дело обстоит немного сложнее.

Когда я был ребёнком, мои родители развивали двойную идентичность в похожем на Ливан пузыре нашего дома на юго-западе Онтарио. Мы дополняли ливанский диалект арабского английскими идиомами и ели киббех с куриными наггетсами и домашней картошкой фри. Будучи мусульманами, мы изучали Коран, молились пять раз в день и не имели права есть свинину – в том числе пепперони и бекон. Можно было бы ожидать, что всё это обеспечивает путаницу, но я был счастливым ребёнком, ведущим незаметную жизнь, и считал, что моё воспитание нормально.

Я пишу под псевдонимом Майк Микше, но моё настоящее имя – Джеймс, да и то лишь потому, что моя мама любила Джеймса Бонда. В юности я не слишком задумывался о своей этнической принадлежности, так как благодаря имени мне гораздо легче сойти за своего. У моей мамы, Амаль, и брата Рами арабские имена, но многим канадцам они кажутся достаточно неоднозначными, как и имя моей сестры, Аида. А вот мой брат, Ахмед, в детстве гораздо хуже сливался с окружающими из-за имени. Классе в пятом или шестом его обозвали «чуркой», что сбило его с толку. До этого он просто думал, что он – белый ребёнок со странным именем. Оказывается, наша привилегированность может включаться и выключаться так быстро, что её степень оказывается под вопросом, особенно учитывая то, что нам идут на пользу только ситуации, когда люди не догадываются, кто мы такие, из-за нашего цвета кожи.

В ещё большей степени Ахмед лишился этих привилегий во время войны в Персидском заливе в начале 90-х – дети в школе тогда сравнивали его с Саддамом Хусейном. Связь между именами «Ахмед» и «Саддам» увидеть трудно, но мне кажется, именно в этом вся суть невежества. Сегодня он утверждает, что имя не мешает ему, когда он претендует на работу, поскольку он работает в IT, но при пересечении границы его нередко просят отойти в сторонку для особого обыска.

В 1995 году, после смерти моего двоюродного деда, моя мама решила совершить хадж в Саудовскую Аравию, полагая, что эта религиозная практика поможет ей не утратить близости к дяде и сделать так, чтобы о нём позаботились на небесах. В том же году она стала носить хиджаб и впоследствии лишилась своих привилегий. Надев его, она потеряла около 20 процентов клиентуры в салоне, который держала рядом с нашим домом.

После теракта 11 сентября всё изменилось снова.

«После 11 сентября обращение со мной людей походило на сигнал тревоги», – рассказала мне мама. Она вспомнила, как один мужчина от большого ума закричал: «Езжай домой!», и вскоре сказала себе: «Ты не канадка. Ты всегда ливанка, и именно там тебе и место». Горькая правда состоит в том, что она ещё и на самом деле не чувствует себя такой уж ливанкой, так как уехала из дома в 15 лет, а теперь застряла в состоянии чистилища в плане самоидентификации.

Рами, мой младший брат, которому тогда было 11, до того не особенно задумывался о своей этнической принадлежности. После 11 сентября его не только потрясли увиденные кадры падающих башен – как он рассказал мне, он помнит, как ходил в школу, боясь, что дети его побьют, так как те террористы были мусульманами – совсем как он. Так как они были очень маленькими, в классе царило замешательство в отношении национальности террористов. Некоторые думали, что это были китайцы, а другие считали, что это индийцы. Наконец, один мальчик сказал: «На самом деле это был такой человек, как Рами. Он мусульманин». После этого его несколько недель травили, но это прекратилось в старшей школы, однако дети затем начали обзывать его «террорист».

Сегодня некоторые мои друзья шутят, что я тоже похож на террориста, когда я отращиваю бороду, а это полезно знать. Теперь я слежу за тем, чтобы моя борода была подстрижена при пересечении границы с США, а иметь такой выбор – отдельная привилегия. Тем не менее, даже если я «схожу за своего», я, знакомясь с новыми людьми, нередко сообщаю, что я араб, получил мусульманское воспитание, а ещё я гей. Шокированные и жалеющие взгляды, которыми меня порой награждают даже самые убеждённые либералы, смущают. На самом деле они спотыкаются о гомосексуальность, и некоторые задают дурацкие вопросы, пытаясь подогнать меня под ожидаемый ими шаблон для родившегося в мусульманской семье квира вроде меня.

Я не ставлю им в вину их предположения. Эти шаблоны проникают в наше коллективное бессознательное из-за жутких историй, которые появляются сегодня, будь то сообщения о массовом убийстве в ночном клубе Pulse nightclub в Орландо или душераздирающие истории об арестах, пытках и убийствах чеченских гомосексуалов в федеральной республике Россия. Эти истории также рисуют внушающий немалую тревогу образ отношений ислама с ЛГБТК-сообществом, что, в свою очередь, порождает страх, непонимание и гнев в сообществе в отношении мусульман. Маджид Наваз с LBC, который и сам является мусульманином, заявил в прямом эфире, что Совет бывших мусульман Британии, который принял участие в лондонском прайде в этом году, имеет право злиться на ислам, поскольку во всех десяти странах, в которых за гомосексуальность можно подвергнуться смертной казни, большинство населения составляют мусульмане. Я согласен с их гневом. Я считаю, что он справедлив, и я думаю, что уж где-где, а на прайде им нужно позволять выражать своё неудовольствие. Нет сомнений, что ислам, как и большинство религий, издавна страдал гомофобией, как отмечает Наваз, но затем Наваз перешёл к провокационному утверждению: такие люди, как он сам – мусульмане – убивают гомосексуалов. Мне это не нравится. Я пришёл к выводу, что Наваз может утверждать, якобы несёт какую-то ответственность за смерти гомосексуалов из-за того, что является мусульманином, но он не говорит от имени всех мусульман. Не делает этого и стрелок из Орландо, присягнувший на верность ИГИЛ, Рамзан Кадыров, лидер Чечни, или те десять позорных стран с мусульманским большинством, в которых убивают таких людей, как я.

Глупо, что мне вообще приходится это говорить, но моя мама не несёт ответственности за смерть гомосексуальных мусульман, как не несут её мои братья и сестра. Тем не менее, некоторые как будто почти разочаровываются, слыша, что, хотя совершить каминг-аут и было нелегко, родные меня теперь поддерживают, виделись с моими возлюбленными и относятся к моему образу жизни крайне непредвзято. Известие об этом бросает вызов предубеждениям к таким людям, как мои родные, но в одной только Канаде 1 053 945 мусульман, а по всему миру их около 1,6 миллиарда. Мысль о том, что всех мусульман можно стричь под одну гребёнку, не только категорична, но и попросту невежественна. Именно поэтому я считаю, что для меня важно сообщать, кто я такой.

Не так давно друзья Рами поделились в социальных сетях исламофобными мемами и клипами, отлично зная, что он мусульманин. Когда их призвали к ответу, они отмахнулись от его беспокойства, объяснив, что он на самом деле «не такой, как те люди».

«Мне просто кажется, что обесценивают любые проблемы, которые возникали у меня из-за арабского происхождения, – сказал он мне, добавив, что, когда тебя вот так неправильно понимают, как будто его личность в целом – это несерьёзно, наступает ощущение изоляции. – Я хочу объяснить друзьям кое-какую хрень, через которую приходится проходить, а они мне говорят: «Ой, да ты выглядишь как белый. Из-за чего весь сыр-бор?»

Для меня это серьёзный сыр-бор: от того, признают люди, что ненавидят меня, или нет, у меня не снижается та опустошающая тревога, которая нарастает внутри, когда мы непрестанно видим, как ксенофобия переходит в мейнстрим. В свете массового убийства в квебекской мечети, в ходе которого погибли шестеро человек, а 19 получили травмы, я волнуюсь за безопасность своей мамы. Сейчас она жалуется на приставания или дискриминацию в торговом центре, в банке, в спортзале и на дороге. Учитывая, что в этом году уже сообщалось о росте числа преступлений на почве ненависти к мусульманам, я также тревожусь из-за того, с каким миром придётся иметь дело моим племянникам, когда они действительно осознают свою идентичность. Именно поэтому я научился всё чаще высказываться в поддержку не только своих родных, но и любого человека, подвергающегося дискриминации из-за его личности или внешности, поскольку я считаю, что мы все в одной лодке.

Следите за сообщениями Майка Микше на Twitter.