Тюрьма без наказания

Опубликовано в рамках партнёрства с MarshallProject

Эта статья опубликована в октябрьском тюремном номереVICEMagazine

В прошлом году Грегг Маркантел, секретарь Департамента исполнения наказаний штата Нью-Мексико, добровольно отправился в одиночное заключение на 48 часов. Он стал одним из тех немногих, кто может совершить подобное по собственному желанию, и это было очень по-грегговски – захватывающе, тяжело физически, интересно для репортажа. С момента поступления на эту работу несколькими годами ранее Маркантел работал над уменьшением количества заключённых, удерживаемых в камерах по 23 часа в сутки, и ему хотелось лучше понять, что чувствуют эти заключённые на самом деле. Он заявил репортёру: «Бывают просто такие вещи, которые надо почувствовать, надо попробовать, надо услышать и надо понюхать».

Видеосъёмка его двухдневного пребывания в камере площадью 12 на 7 футов отдаёт жутковатой интимностью. Маркантел, бывший полицейский, похожий на бодибилдера, мелькает в камере в стандартном жёлтом костюме и ярко-оранжевой шапке. Он прислушивается к крикам и лязгу за дверью, пишет в тетради и ковыряется в каком-то принесённом на завтрак мясе, смахивающем на резину. Его лицо попеременно выражает то скуку, то любопытство. Он читает «Ночь», воспоминания Эли Визеля о Холокосте, и книгу о бизнесе под названием «Границы для лидеров» («BoundariesforLeaders»).

Эта акция – не единственная попытка Маркантела решить вопрос одиночного заключения, хотя она и наиболее публичная. Работая сИнститутом юстиции Вера, некоммерческой организацией из Нью-Йорка, его сотрудники реализовывали программу под названием «Возвращение в общество», которая позволит заключённым, присоединившимся к тюремным бандам, отказаться от участия в бандах и заслужить выход из одиночного заключения хорошим поведением. Другая программа позволит заключённым, которых держали в одиночных камерах ради их же защиты (осведомителям, а также молодым и слабым), жить вместе в обычном жилье. Количество заключённых в одиночных камерах снизилось в штате Нью-Мексико с 10,1 процента в конце 2013 года до 6,9 процента в июне 2015 года.

Победа была скромная и притом политически не рискованная: вероятность того, что снижение показателей одиночного заключения разозлит общественность, ниже, чем, к примеру, вероятность этого в связи с расходами на помощь заключённым в получении высшего образования. Люди прогрессивных взглядов всё равно критиковали Маркантела из-за выступления против запрета на одиночное заключение в штате для людей с психическими расстройствами. Однако, получив яркое освещение в прессе (ABCNewsназвал его «главным боссом под прикрытием»), Маркантел позиционировал себя как человека, с интересом воспринимающего реформы и в то же время являющегося достаточно консервативным, чтобы не показаться добрым к преступникам.

Маркантел умно придумал, как протолкнуть свой план по снижению показателей одиночного заключения: вместо того, чтобы сосредоточиться на правах человека, он заговорил об общественной безопасности. Он заявил«AlbuquerqueJournal», что, когда одиночным заключением злоупотребляют, «тогда только тем и занимаешься, что создаёшь подверженного социальной изоляции человека, который потом вернётся в твой район» и снова будет совершать преступления (одно исследование выяснило, что для таких заключённых вероятность повторного нарушения закона вдвое выше). «Нам нужно делать всё, что в наших силах, чтобы выпускать из тюрьмы людей лучших, чем те, которые туда попали».

Более широкий подтекст позиции Маркантела (якобы тюрьмам, дабы сократить преступность и защитить общественность, следует серьёзно относиться к реабилитации) стал основной темой для обсуждения в настоящее время, когда в США как раз проводится реформа уголовной юстиции, время, когда журналисты, политики и политические эксперты трубят о беспрецедентном уровне сотрудничества между правыми и левыми политиками. В феврале 2015 года Американский союз защиты гражданских свобод, Центр американского прогресса, FreedomWorksи KochIndustriesобъявили, что будут сотрудничать в поддержке Коалиции общественной безопасности, а также лоббировать сокращение обязательных минимально кратких сроков, поддержку альтернативы лишению свободы и снижение общей численности заключённых.

У стремления к реформам много сторонников, среди которых консерваторы в налоговых вопросах, считающие, что лишение свободы не склонных к насилию правонарушителей – пустая трата денег, евангельские христиане, считающие, что слишком длинные тюремные сроки лишают людей шанса на спасение, либертарианцы, которым раздутая система уголовного правосудия представляется образцом чрезмерного вмешательства государства, а также люди прогрессивных взглядов, которые говорят о преступности как о продукте расовой несправедливости и уничтожении программ социального обеспечения для бедных и страдающих расстройствами психики. При настолько разной идеологической подоплёке найти общий язык может быть трудно, поэтому терминология в основном используется заманчиво-неопределённая («умный подход к преступности», «передовая практика»), хотя цели в основном вращаются вокруг снижения численности заключённых и помощи людям, выходящим из тюрем, в том, чтобы избежать возвращения.

Одним из мест, в которых удалось сохранить низкие показатели как количества заключённых, так и преступности, является Западная Европа. В 2013 году Институт Вера отправил группу служащих исправительных учреждений в поездку по тюрьмам Нидерландов и Германии. Они обнаружили, что по всему континенту сроки заключения значительно меньше, чем в США, а всё внимание сосредоточено на реабилитации заключённых с целью предоставления им возможности вернуться в общество. Смотрители часто являются профессиональными психологами и ставят психотерапию выше безопасности. На 100000 немцев приходится менее 100 заключённых, а на 100 000 американцев – более 600 заключённых. Среди немцев мало таких, которые проводят в тюрьме более 15 лет.

Хотя низкие показатели преступности в Германии нельзя напрямую объяснить тем, что тюрьмы много внимания уделяют психотерапии, однако исследователи из института пришли к выводу, что сведения о том, как работают эти тюрьмы, могут помочь американцам усовершенствовать собственные.

Начав планировать путешествие по немецким тюрьмам, намеченное на июнь 2015 года, институт пригласил Маркантела и других лидеров в сфере уголовной юстиции, проявивших интерес к реформе. Николас Тёрнер, президент института, полагал, что недельная экскурсия может выступить в роли «летнего лагеря», в котором завяжутся неожиданные связи, которые подготовят почву для политического сотрудничества в США.

Приняв предложение, Маркантел признался, что не «слишком хорошо понимает Германию». Но он ездил в Европу раньше, и его поразило то, «насколько больше они знают об Америке, чем я знаю о них». Он упрекнул соотечественников-американцев за обособленность. «Зачем мне о вас знать?», думают американцы. «Всё вертится вокруг Америки!»

Воскресным утром в июне этого года две дюжины участников Международной конференции по вынесению приговоров пребывали в Берлин в полудрёме после ночного перелёта. Помимо Маркантела, Институт Вера пригласил глав тюремных систем штатов Коннектикут, Теннесси и Вашингтон, а также двух окружных прокуроров, бывшего заключённого, историка, профессора права, нескольких политических аналитиков, а также влиятельных левых и правых активистов.

Во время знакомства, которое проводилось в отдельном зале одного ресторана в деловом центре города, полном тёмного дерева и латунных ламп, Маркантел был оживлён. Все перечисляли университеты, агентства, аналитические центры или фонды, которые представляли. Научные сотрудники употребляли слова вроде «пенитенциарный». Крейг Дерош из евангелической организации JusticeFellowshipговорил о том, каковы у людей «сердца». Маркантел первым отпустил шутку, скромно начав с: «Привет, меня зовут Грегг, и я алкоголик».

Джереми Тревис, президент Колледжа Уголовной юстиции имени Джона Джея, входящего в состав Городского университета Нью-Йорка, объяснил, что немецкий подход к лишению свободы может радикально отличаться от сегодняшнего американского подхода, но так было не всегда. В 1960-е годы показатели лишения свободы в Европе и США были более-менее сравнимы, но затем американские поползли вверх. С 1970-х до конца 1990-х годов, пока в Германии, Швеции, Франции, Англии и других подобных странах показатели количества заключённых не менялись более, чем на 50 процентов ни в каком направлении, в США этот показатель вырос примерно на 300 процентов.

«Мы здесь, потому что мы приняли решение быть здесь», сказал Трэвис. Решения Конгресса (прежде всего Закон о контроле преступлений против личности и охране правопорядка 1994 года, часто называемый просто «законом о преступности») поощряли штаты принимать собственные законы с целью увеличения численности людей за решёткой: законы о трёх преступлениях, обязательные минимумы, более жёсткое законодательство против наркотиков, увеличение тюремных сроков, снижение возраста уголовной ответственности, увеличение количества ограничений условного досрочного освобождения. Показатели преступности увеличивались, а после сокрушительного провала Майкла Дукакиса, последовавшего за рекламным роликом 1988 года о Вилли Хортоне, в котором либеральной политике кандидата в президенты вменялись в вину изнасилование и убийство, демократы продвигали законы, назначавшие суровые наказания, с таким же рвением, как и республиканцы. В те времена Трэвис руководил Национальным институтом юстиции, федеральным аналитическим центром, по назначению президента Клинтона. «Ребята, мы вас всех проспонсировали», заявил он, окидывая взглядом американцев из десятка разных штатов, «для того, чтобы вы взяли и поменяли ваши законы так, чтобы подольше держать людей в тюрьмах».

Маркантел внимательно слушал, ссутулившись в кресле и поглаживая бороду. Его роль в этой истории была скорее практической, нежели теоретической. После работы сварщиком в юности на нефтяных месторождениях родной Луизианы и нескольких лет в морской пехоте он в основном работал полицейским, гоняясь за убийцами и наркоторговцами по всему Нью-Мексико. Он использовал ужасы тюрьмы как рычаг влияния, мотивируя преступников стучать друг на друга. Он всё ещё говорит об этих днях с неистовой ностальгией (однажды он гнался за наркобароном до самой Алабамы), но признаёт, что редко думал о том, где в итоге оказывались эти преступники после того, как он их ловил. Такие места представлялись ему, как и большинству людей, далёким адом.

С 2011 года, когда его назначили секретарём по исполнению наказаний Нью-Мексико, он познакомился с этим адом очень близко. Тюремные изнасилования, распространённая угроза среди полицейских для несговорчивых подозреваемых. (В 2012 году 14 процентов женщин из одного из пенитенциарных заведений Нью-Мексико сообщили, что подвергались сексуальному насилию в недавнем прошлом). Маркантел видит, как среда большинства американских тюрем с их недостатком образовательных программ, не мешает мужчинам и женщинам, которые выходят из них на свободу, возвращаться. В 2012 году его департамент выяснил, что в Нью-Мексико «более половины освобождаемых из тюрьмы заключённых вернутся в течение пяти лет».

В свежей американской истории о росте количества заключённых у каждого штата есть своя сюжетная линия, свои сенсационные преступления, политическая динамика и оправдания местной политике. В Нью-Мексико в 1980 году беспорядки в главном пенитенциарном учреждении штата, неподалёку от Санта-Фе, унесли жизни 33 заключённых. Это был самый жестокий захват тюрьмы со времён захвата исправительного заведения «Аттика», что на севере штата Нью-Йорк, девятью годами ранее. Маркантел рассказала другим участникам поездки, что эти беспорядки поддержали популярное в его штате мнение о том, что реабилитация – это фарс, поскольку преступники всегда готовы к нападению.

Он отчасти отправился на экскурсию по той причине, что был не согласен. Он знал, что тюрьмы могут способствовать преображению преступников и что может, управляя эффективными тюрьмами, «нанести преступности больший ущерб, чем нанёс когда-либо, гоняясь [за преступниками] от одного района к другому».

На следующее утро (встав до рассвета, позанимавшись упражнениями для сердца, чтобы справиться с синдромом смены часовых поясов, попробовав немного сыра и рыбы, которые местные жители едят на завтрак, потому что негоже «ездить в чужой монастырь со своим уставом») Маркантел сел на автобус и отправился в тюрьму Хайдеринг на окраине Берлина, в которой содержатся около 650 человек. Группу встретила директор тюрьмы, Анке Штайн, царственным жестом указывавшая на открытые холлы и массивные окна. В американских тюрьмах, как правило, шумно и полно флуоресцентного света и спёртого воздуха. В этом здании было тихо и спокойно, как в гибриде студенческого городка гуманитарного колледжа с музеем современного искусства.

Это учреждение открылось в 2013 году, и хотя там было чище и красивее, чем в других подобных учреждениях страны, его атмосфера демонстрировала некую более глубинную черту немецкого подхода к лишению свободы. Геро Майнен, который управляет Берлинским музеем правосудия, объяснил группе, что «единственной целью» системы является «предоставление заключённым возможности вести социально ответственную жизнь после освобождения».

В Германии держать человека за решёткой дороже (по словам Майнена, примерно 120 евро (135 долларов) в день на одного заключённого, в то время как в США это в среднем стоит около 85 долларов), однако благодаря гораздо меньшему количеству заключённых (подавляющее большинство сроков не превышают двух лет) остаётся больше ресурсов на активное обучение сотрудников психологии и наём психотерапевтов.

Заключённые Хайдеринга работают на различных работах (многие заняты на местном заводе автозапчастей) и обязаны откладывать определённую часть своих заработков в качестве заначки на время освобождения. Им разрешается носить собственную одежду, а те, кто не получают отпусков для свиданий с семьёй, могут рассчитывать на визиты родственников и детей. Социальный работник может дать добро на визиты родственников без надзора, которые проходят в уютной комнате с уголком-кухней, детской кроваткой и диваном, который раскладывается в кровать. «Супружескую?», поинтересовался Маркантел у Штайн, смотрительницы. «Разумеется», ответила она.

Маркантел заметил отсутствие камер системы безопасности. «Попробуйте найти хоть одну», сказал он. «Их здесь нет!» Он обменялся подробностями с Берни Уорнером, главой тюремной системы штата Вашингтон, заметившим запах сигаретного дыма – редкость в тюрьмах США, в которых курение обычно запрещено. Вместе со Скоттом Семплом, своим коллегой из Коннектикута, они по очереди заглянули в камеры. У каждого заключённого своя камера (слово «комната» подошло бы лучше), оснащённая телефоном и односпальной кроватью. Маркантел придумал эпитет, который будет служить ему всю неделю: «икейский». В санузле оказался белый керамический унитаз, разительно отличавшийся от тазов из нержавеющей стали, прикреплённых к стене болтами рядом с кроватью во множестве американских исправительных учреждений.

Это простое ощущение наивного изумления не покидало его следующие четыре дня, и он удивлялся предметам, находящимся в свободном доступе для немецких заключённых, – от дротиков для игры в дартс («Они повсюду!») до фруктов («Это же сырьё для самогона!») и ножей (в комментариях нужды не было – достаточно было просто взглянуть). Однако в другие моменты Маркантел вздыхал и говорил: «Думаю, вы получаете от людей то, чего от них ожидаете».

После прогулки по Хайдерингу американцы сели за обед, приготовленный кем-то из заключённых, – жареную курицу на гарнире из пассированных овощей. Всё это было влажным и ароматным и подавалось с искрящейся водой, которую Маркантел стал нахваливать как потрясающее новшество (хотя он бывал в Европе ранее, ему очень нравилось изображать неискушённого человека). Разговор за столом был беспорядочным: «Они доверяют заключённым ножи?», «Эти камеры похожи на мою комнату в общаге университета!»

Маркантел в небольшой группе перевёл разговор обратно на общественную безопасность: он всё ещё не был уверен, что американским заключённым можно предоставить столько свобод, однако определённые мелкие детали, к примеру, разрешение заключённым носить собственную одежду, могли бы помочь им сохранять чувство связи с обществом. Возможно, есть шансы подать то, что представляется общественности «бытовыми удобствами», заметил Маркантел, как инструменты помощи узникам в частичном снятии ощущения изоляции от общества, что снизит, по крайней мере, теоретически, вероятность того, что они будут совершать преступления после освобождения. В конце концов, сказал он, эти бывшие заключённые потом «будут стоять позади вас в очереди в продуктовом магазине, нравится вам это или нет».

Рядом с ним сидел Халиль Джебран Мухаммад, историк, написавший «TheCondemnationofBlackness» («Осуждение черноты»), книгу о том, как американское общество стало ассоциировать тёмный цвет кожи с преступностью. Он поморщился, услышав реплику о продуктовом магазине, – подумал, что Маркантел подразумевал, будто все преступления совершаются жуткими монстрами, которых нужно не подпускать к общественности, пока их не «исправят». Он говорил о том, как вопиющее неравенство и финансовые преступления на Уолл-стрит создали ситуацию, в которой «люди по множеству причин имеют больше шансов быть в большем отчаянии, совершать дурные поступки».

Маркантел кивнул так, как кивают, чтобы скрыть чувство возбуждения. «Я с вами согласен», наконец, сказал он, «но, по сути дела, у нас есть определённые вещи, которые объявлены вне закона. И если взглянуть на это с этой точки зрения, а не с вашей, более общей и философской…»

Мухаммад воскликнул: «Я не желаю отметать это как нечто философское. Есть законы, ограничивающие поведение на Уолл-стрит. Мы просто предпочитаем не привлекать к ответственности таких преступников».

«Вы правы», сказал Маркантел. «Я же имею в виду, что… когда люди попадают [в тюрьму], они отправляются туда из-за эгоистичного выбора».

Это был уже не первый раз, когда Маркантел охарактеризовал преступную деятельность как «эгоистичную». Он стал смотреть так на мир спустя много лет проведённых «у белой стены», работая полицейским следователем во множестве тесных помещений для допросов.

Шака Сеньор, который провёл 19 лет в мичиганских тюрьмах за убийство (в нескольких – в одиночном заключении), сидел рядом, доедая курицу на тарелке. В первый день он напомнил группе о том, что не следует забывать, как бросается в глаза расовая принадлежность («чернокожий человек как пугало»), рассказав о том, как США обосновали продление лишения его свободы. Теперь он подстегнул Маркантела вопросом: «Как насчёт дурного обращения?» Многие дети, сталкивающиеся с дурным воспитанием и обращением с собой, часто совершают преступления, когда вырастают, а это едва ли можно адекватно объяснить таким словом, как «эгоистичный».

«Я не говорю, что дурное воспитание не может быть этому причиной», быстро парировал Маркантел. «Однако благодаря свободе воли вы всё равно делаете эгоистичный выбор… Вы бы сказали, что большинство людей, которые оказываются в тюрьмах, оказываются там не из-за эгоистичного выбора?»

«Я думаю, что они сделали просто плохой выбор», заявил Сеньор.

«Почти все заключённые, с которыми я говорил, заявляют, что они сделали эгоистичный выбор», ответил Маркантел.

«Учитывая то, что вы управляете тюремной системой», – заметил Сеньор, «они скажут вам то, что вы хотите услышать».

Марк Левин, политический аналитик, руководящий коалицией под названием RightonCrime («Право на преступление») и центральная фигура в поддержке консерваторами реформы юстиции, вклинился в разговор и перевёл стрелки, заявив, что настоящая проблема США – это «постулат о том, что, делая людей несчастными в тюрьме, мы на самом деле обуздываем преступность».

В конце концов, они сидят в тюрьме, где заключённые не несчастны, в стране с низкими показателями преступности. С людьми в Хайдеринге отчасти обращаются как с пациентами, нуждающимися в терапии, а отчасти – как с непослушными детьми, нуждающимися в аккуратном исправлении. Один тюремный администратор сказал, что у них «в случаях правонарушений решения принимают индивидуально» по каждому заключённому. Винят всё равно человека за совершение преступления (что, возможно, соприкасается с мнением Маркантела о преступниках как о людях, совершивших нечто эгоистичное), но это не значит, как в США, что его следует лишить прав и исключить из социума.

Однако что бы об этом подумала американская общественность? В своих разговорах в Германии американцы часто интересовались, не приведёт ли улучшение условий в их тюрьмах к протесту (стоит только вспомнить выражения «казённый дом» и «тюрьмы-курорты») с политическими последствиями. В какой-то момент Джефф Розен, окружной прокурор Санта-Клары (Калифорния), заявил: «Мне трудно представить, кто из американцев согласится, чтобы с заключёнными обращались достойно».

Лошади с племенной фермы в тюрьме Нойштрелиц (Мекленбург – Западная Померания)

Американцы продолжали размышлять о политике реформ на следующий день во время посещения тюрьмы Тегель, что в Берлине, старого студенческого городка из камня и кирпича, куда нацисты посадили богослова и писателя Дитриха Бонхёффера. Немцы мало говорили о своём прошлом, но американцы на этой неделе уже прошли по Мемориалу памяти убитых евреев Европы, скоплению похожих на саркофаги бетонных плит посреди города. Позднее Маркантел с чувством почтения охарактеризует Германию как «общество людей, которые после Холокоста… придали такое значение тому, что они делают для того, чтобы облагородить человеческое существование».

Теперь он ходил по зданию Тегеля, в котором размещается программа под названием «Профилактическое содержание под стражей». Там потрясающая чистота, белые стены, а у входа развешены фото кошек. Есть огромный спортзал, музыкальная комната с сияющими гитарами и ударной установкой, а также мастерская для сборки и ремонта велосипедов. Возможно, это невероятно, но данный блок предназначен для самых жестоких заключённых – тех, которые отсидели свой срок, но которых даже после всех реабилитационных мер, по мнению администрации тюрьмы, всё равно нельзя спокойно выпустить обратно в общество.

Керстин Бекер, которая руководит программой, объяснила, что, поскольку этих людей содержат под стражей только ради защиты общественности (а не чтобы наказать их), они имеют право на максимально возможную свободу.

Однако проблема была именно в общественной безопасности. А вдруг кого-нибудь выпустят после подобной программы, а этот человек потом совершит изнасилование или убийство? Маркантел разыгрывал этот сценарий в уме; несложно было представить общественный протест в том случае, если кого-то посчитают уже не опасным, а затем этот человек изнасилует или убьёт. Маркантел без обиняков спросил Бекер: «А если кто-нибудь нарушит закон?»

«Это случится», ответила Бекер. (И уже случалось: несколько человек, выпущенных после прохождения программы в Тегеле, совершили ограбление или нападение).

Маркантел спросил, будет ли закрыта программа.

«Конечно, нет», сказала Бекер. Казалось, она пришла в замешательство от вопроса.

Вмешался Майнен, директор берлинских тюрем. «Нас нельзя уволить», заявил он. «Нас поддерживает Конституционный суд, а это ставит нас в сильную позицию».

В этот момент дало о себе знать значительное культурное различие: сотрудники немецких тюрем гораздо меньше беспокоились о мнении общественности, чем их американские коллеги. В какой-то момент в ходе групповой дискуссии Майкл Тонри, профессор права, преподающий в Университете Миннесоты и живший во множестве разных уголков Европы, попытался объяснить, в чём тут дело. Во многих странах Западной Европы, говорит он, судей и прокуроров не выбирают, и они бы «сказали, что в их обязанности входит изоляция судебного процесса от влияния общественности».

«Так что в вашем сообществе всё же существует протест», отметил Маркантел, обдумывая это. «У вас всё равно есть люди, которые чувствуют себя оскорблёнными, которые злятся, которые стали жертвами. Однако система чуть сильнее защищена от их влияний».

В тот вечер Маркантел сидел в кругу у костра вместе с остальными американцами. Они подъехали к гостинице в федеральной земле Мекленбург – Западная Померания примерно в двух часах пути к северу от Берлина, где погода была холодная, а по холмам над маленьким озером бродили кошки и ежи. Все наелись во время пикника с открытым грилем.

Маркантел объяснил группе, что всё ещё не понимает, как убедить законотворцев и общественность на родине в ценности того, как поступают с преступниками немцы. Он надеялся использовать статистику (чёткое, неоспоримое доказательство того, что эти программы могут успешно удерживать заключённых от повторных правонарушений), чтобы убедить американцев в пользе этих практик. Если показать законодателям штата некие данные, отражающие, к примеру, показатели рецидивной преступности в Германии, возможно, получится обосновать трату государственных средств на то, чтобы сделать тюрьмы более гуманными.

Однако немцы не сделали ему такое одолжение. Хотя европейские учёные и измеряют показатели рецидивной преступности по всему континенту, они, как правило, советуют не делать сравнений из-за огромного количества переменных. «В конце концов, рецидивная преступность будет всегда», заявил Йорг Йессе, директор тюрем Мекленбурга – Западной Померании, сидя у костра напротив Маркантела. «Однако если кто-либо, являвшийся жестоким человеком, украдёт пиццу или что-то в этом роде, будет ли это рецидивной преступностью? Или рецидивная преступность – это только тогда, когда он повторно совершит то же преступление, что и ранее? Этой дискуссии нет конца».

Тем не менее, данные из Германии воодушевляют. Федеральное министерство юстиции выяснило, что примерно 33 процента лиц, выпущенных из тюрьмы в 2007 году, были осуждены за другое преступление в течение трёх лет (а из них около половины получили наказание в виде штрафа, а не очередного тюремного срока). В США федеральное Бюро статистики в области юстиции выяснило, что почти 70 процентов лиц, выпущенных из тюрем в 2005 году, были арестованы повторно в течение трёх лет.

Беттина Мюнстер, которая выросла в Германии и работает исследователем в Колледже имени Джона Джея, отметила, что в рамках этой дискуссии нужно не просто доказывать, что заключённые не будут совершать повторных правонарушений. Не говоря о достоинстве и правах человека, заявила она, мы будем реформировать американские тюрьмы «не по тем причинам».

Маркантел выразил своё несогласие. «Люди, управляющие этими системами, работают с помощью ограничений», заявил он. «Мы все здесь родственные души (будь это не так, нас бы здесь не было), но нам нужно хорошенько помозговать над тем, как убедить общественность».

Молодой человек в клетчатой рубашке и комбинезоне стоял у большого стола, вертя в руках небольшое металлическое устройство. Его волосы были выбриты по бокам и собраны в небольшой хвост наверху. После обеда на следующий день после дискуссии у костра американцы бродили по механической мастерской в тюрьме Нойштрелиц, учреждении для молодых мужчин и женщин в сельской местности. Маркантел остановился, безмолвно наблюдая, а молодой человек изучал разложенные перед ним чертежи и выбирал инструменты, на которых была выгравирована его фамилия Шульц.

Пять лет назад Кай Шульц попытался убить ножом молодую женщину в родном городке на острове Рюген у северного побережья Германии. Теперь ему оставался всего месяц до освобождения. Попав в Нойштрелиц, как он рассказал американцам, он попробовал доказать свою крутизну (по его словам, из страха) и попытался сбежать.

В конце концов он осознал, что это место, спрятанное среди холмов вместе с небольшой армией кроликов, лошадей и психотерапевтов, не похоже на тюрьмы США, которые он видел по телевизору и в которых люди годами сидят в одиночном заключении. В этом месте прежде всего стремились его исправить, и ему это пришлось по вкусу. Он пересказал американцам извинительное письмо, которое отправил своей жертве. На вопрос о том, ответила ли она, он ответил, что нет. «Я прекрасно понимаю, почему она не захотела поддерживать связь, а общение со мной могло повлиять на неё самым худшим образом», сказал им Шульц. «Но я знаю, что никогда не забуду о содеянном».

Маркантела, по-видимому, впечатлило самообладание этого молодого человека, и он после этого заявил, что Шульц, возможно, мог бы управлять этой тюрьмой. Он также предположил, что немецкой экономике с её засилием производителей автомобилей наверняка нужно множество сварщиков, а именно к этому роду занятий готовил себя Шульц.

История спасения Шульца характеризовалась чистотой, способной спровоцировать заявления о том, что он, должно быть, является исключением. Однако американцам весь день попадались одним за другим молодые заключённые, говорившие о себе взрослым и вдумчивым тоном и окружённые поддержкой персонала. Один из них рассказал о своих планах переехать в другой город с девушкой и их общим двухлетним ребёнком. «Я работаю над своими эмоциями», сказал другой. «Учусь распознавать их и справляться с ними».

В последний день путешествия американцы собрались в конференц-зале, чтобы обсудить свои стратегии реформы уголовной юстиции по возвращению домой. Маркантел слушал рассказ Кристины Херрман, исследователя из Института Вера, о необходимости «личных историй, понятных обычным людям», – историй о тех, кто допускал ошибки и совершал преступления, но заслуживает сочувствия. Он слушал жалобы Майкла Тонри, профессора права, на отсутствие в уголовной юстиции «близкого по духу человеческого типажа» в отличие от других социальных движений за перемены в США – от движения за права гомосексуалистов до движения в защиту иммиграции.

«Движение за гражданские права, на мой взгляд, в итоге победило благодаря солидаризации с людьми, которые несправедливо страдали», заявил Тонри, «а у нас просто нет никого, кроме преступников…».

«Когда я впервые попал туда», рассказал Маркантел коллегам за обедом после возвращения в Нью-Мексико, «я спрашивал: «Какова прибыль от ваших инвестиций в эту программу? Какие у вас показатели рецидивной преступности?» Но я осознал, что имею дело с обществом людей», для которых «важнее всего вопрос о том, облагораживает ли человеческое существование то, чем они занимаются».

Поездка стала прекрасной темой для разговоров, но пошёл бы он на реальные риски в холодном свете американской политики, к примеру, выступая за сокращение тюремных сроков и увеличение расходов на образовательные программы? Халиль Джебран Мухаммад, историк и один из самых энергичных собеседников Маркантела в Германии, был настроен оптимистично. Он писал о том, как в 1930-е годы смотритель одной из нью-йоркских тюрем по имени Джордж Кёрчви проводил вместе с бывшим заключённым Джеком Блэком, кампанию против закона о пожизненном заключении для лиц, совершивших четыре тяжких уголовных преступления. «Я думаю об этом, когда представляю себе [Маркантела] и то, что он мог бы сделать», сказал Мухаммад.

В конце июля 2015 года, примерно спустя неделю после того, как президент Обама смягчил приговоры 46 не прибегавших к насилию нарушителей законодательства против наркотиков, Маркантел объявил, что его департамент примет на работу 40-летнего человека по имени Дэвид Ван Хорн в качестве контролёра на кухне для персонала в одной из тюрем. Ван Хорн вышел на свободу в мае, отсидев 20 лет за убийство. Это был первый шаг Маркантела в разработке новой программы перехода для бывших заключённых, и он заявил, что надеется, что это вдохновит компании брать на себя больше рисков, принимая на работу таких мужчин и женщин.

В пятиминутном сюжете о программе на KRQE, местной новостной станции, попеременно показывали Ван Хорна, рассказывающего о том, как сильно он изменился, и Маркантела, который говорил: «Он возвращается в общество, нравится это кому-то или нет, а мы стараемся разработать более совершенную политику общественной безопасности».

Профсоюз работников исправительных учреждений раздражённо отметил, что Ван Хорн будет зарабатывать 17 долларов в час, больше, чем некоторые охранники в тюрьмах. Сын жертв (пожилой семейной пары, которую Ван Хорн ограбил в 1995 году, а затем поджёг её дом, убил жену и застрелил двух заместителей шерифа во время бегства) заявил репортёру, что хотел бы, чтобы Ван Хорн остался в тюрьме навсегда.

Это была вспышка политической динамики, которая всё ещё оказывает воздействие на попытки реформ в США. Однако пока что задачи Маркантела были менее масштабны: отстоять этот приём на работу бывшего заключённого, найти способ и дальше сокращать количество заключённых в одиночных камерах, пересмотреть программу, позволяющую некоторым людям работать вне стен тюрьмы, после того, как один из них сбежал с работы и отправился на охоту за людьми.

Однако теперь, увидев совершенно другой вариант того, как страна может управляться с теми, кто преступил её законы, Маркантел захотел, чтобы его собственная страна задумалась о том, что и почему она делает. Он увидел, что с исторической и сравнительной точки зрения аномалией является не Германия, а США. «Мы, американцы», заявил он, «сейчас, если уж быть предельно честными, находимся на том этапе, когда идея реабилитации вполне понятна. Но на самом деле не оставляет нас равнодушными и лежит в основе нашего подхода к управлению системой уголовной юстиции убеждение о необходимости наказания».

По мнению Маркантела, нынешние попытки реформ не принесут дальнейших результатов без глубокого переосмысления предназначения тюрем: «Нам нужно сесть всей страной и спросить: «Каковы цели?» Нам нужно начать с самого начала».

Следите за сообщениями Мориса наTwitter.