Что я должна была сказать своим ученикам как их преподавательница, американская мусульманка

Ты не похожа на мусульманку. Ты даже на арабку практически не похожа. Ты можешь сойти практически за какого угодно другого человека. Тебя спрашивают, не являешься ли ты итальянкой, испанкой или гречанкой. Израильтянкой. Иногда – мексиканкой, время от времени – аргентинкой.

Ты четыре года преподавала на Среднем Западе, в «колеблющемся» штате. Ты любила и уважала своих учеников, а они любили и уважали тебя – они старались ради тебя и ради друг друга, они ценили исходившую от тебя обратную связь, они обнимали тебя перед Днём благодарения и Рождеством, они приходили к тебе после разрывов, смертей родственников и ссор с соседями по комнате. Каждый семестр за два занятия до последнего (достаточно поздно, чтобы они не могли уйти, но всё-таки за два занятия до итогового оценивания) ты говорила им, что являешься мусульманкой. Многие из них удивлялись. Ты непохожа на мусульманку. «Как выглядит мусульманка?» – спрашивала ты. Они были не вполне уверены, но не как ты. Они признавали, что, впервые увидев твоё имя в расписании, не знали, чего ждать. Они думали, что у тебя будет неразборчивый акцент (они имеют в виду, что рады, что у тебя его нет). Они думали, что у тебя на голове будет платок. Ты улыбалась, ты немного смеялась. Ты не упоминала, что, хотя и не похожа на мусульманку, ты всё-таки мусульманка. Ты возишь с собой Коран из города в город, ты уже не один год постишься во время Рамадана, ты любишь свою религию, у тебя сердце разрывается от того, что её монополизировали экстремисты. Ты раз или два в год ездишь в страны с мусульманским большинством, чтобы повидать родных. Об этом ты не упоминала. Вместо этого ты спрашивала, встречали ли они когда-нибудь ещё какую-нибудь мусульманку. У нас в городе живёт одна, заметил один из учеников – серьёзный молодой человек.

Ты думаешь об этом серьёзном молодом человеке, которого учила, в дни после выборов. Мог ли он одновременно уважать тебя и голосовать за него, за человека, требовавшего мер, которые огульно и слепо перекроют дорогу сюда всем мусульманам, за человека, который теперь подумывает, не заставить ли мусульман регистрироваться?Неужели твой ученик выбрал его? Знает ли твой ученик, что позиция этого человека угрожает этой части твоей идентичности, хотя ты и хорошая мусульманка, ты – дружелюбная мусульманка, ты не такая, как мусульмане в телевизоре? Ты думаешь, не стоило ли тебе потратить больше времени на свою лекцию об осуждении стереотипов.

Ты – женщина, и ты похожа на женщину. Ты видела, как мужчины берут на работу и повышают менее квалифицированных мужчин вместо тебя и твоих подруг, ты видела, как они сохраняли полностью мужской состав трудовых коллективов. Ты слышала, как твой начальник говорил, что считает, будто одна из ваших бывших сотрудниц непривлекательна внешне. Он говорил тебе о репродуктивных проблемах своей жены, как будто эта информация не является её сугубо личным делом. Ты думаешь о том, как, как ни странно, эти мужчины голосовали за неё, заявляют, что они #сней и против него; эти мужчины живут в Нью-Йорке, где ты живёшь сейчас; эти мужчины настолько отмежевались от собственных предубеждений – настолько укоренился и распространился мужской шовинизм. Ты задаёшься вопросом, не самое ли худшее это во всей этой ситуации. Ты знаешь, что нет.

Ты снова думаешь о своих учениках, ты снова и снова возвращаешься к ним. Как они могли одновременно уважать тебя и выбирать его? Ты вспоминаешь ещё одного молодого человека, которого учила, того, который смеялся, показывал пальцем на экран, когда ты демонстрировала отрывок из новостей, в котором была женщина-комментатор, и называл её лесбухой. Тогда ты преподавала первый год, тогда ты ещё была новичком, ты накричала на него перед учениками. Не употребляй больше это слово здесь, сказала ты, а затем увидела, как он мгновенно съёжился. Ты задаёшься вопросом о том, не следовало ли тебе поступить тогда иначе, не следовало ли тебе отвести его в сторонку и попросить его объяснить, почему он так думает, а не затыкать его; может, тебе следовало попробовать понять, научить его чему-то другому. Помогло бы это нам сейчас?

Ты видишь, как кандидат хвалится сексуальным насилием. Ты видишь, как первая леди дрожит, говоря о его словах. «Это больно», – говорит она, и это действительно больно. Ты видишь, как он обращает это в шутку, называя это трёпом в раздевалке; ты видишь, как женщины одна за другой выступают против него.

Ты слышишь, как он оскорбляет мусульманскую семью, потерявшую сына в бою, сына, которого они пожертвовали ради защиты этой страны. Ты слышишь, как он обещает сохранить «традиционные семейные ценности», отменить решения Верховного суда. Ты паникуешь. Ты видишь, как он, несмотря на всё это, выигрывает выборы.

Ты чувствуешь себя как никогда одинокой. Ты чувствуешь себя побеждённой. Тебя перечёркнули.

Ты снова думаешь об этих учениках. Ты думаешь о военном ветеринаре в Ираке, который заявил, что беспилотники не являются проблемой; может, они и убивают мирное население, но это именно то мирное население, которое нужно. Тогда ты была более опытным преподавателем, ты отвела его в сторонку после занятия и спросила его, почему он так думает, почему он так сказал. Ты видела, как он покраснел, и осознала, что его этому учили. Однако у тебя для него другой урок. Когда он однажды вечером пятницы несколько недель спустя шлёт тебе письмо по электронке с просьбой прийти в субботу на футбольный матч и посмотреть, как он несёт флаг по полю, ты чувствуешь, что тронута. Ты чувствуешь, что он принимает тебя, это и твой флаг, ты здесь тоже своя. Ты задаёшься вопросом, запомнился ли этот момент ему так, как он запомнился тебе.

Ты думаешь о письменном задание, которое давала на занятиях. «Я одновременно…». Ты с восторгом рассказывала на занятиях о культурной двойственности, о пересекающихся идентичностях. Ты создала целый курс на эту тему, твой учебный план был замечательно разнообразен, и всё же ты тогда не знала, насколько высоки ставки. «Я одновременно американка и мусульманка, – писала ты самой себе, участвуя вместе с ними. – Я американка и женщина. Я мусульманка, при этом я женщина, и при этом я американка. Всё это относится ко мне».

Теперь ты осознаёшь, что задание не должно было быть направленным внутрь, она должно было быть ориентировано вовне. Надо было писать: «Я – это…»; надо было писать «ты – это…». Ты должна была заставить их посмотреть друг на друга, посмотреть на себя саму. Ты должна была сказать: «Не отворачивайтесь, не отрешайтесь. Посмотрите на меня и скажите: «Ты мусульманка, при этом ты женщина, и при этом ты американка».

Возможно, тебе следовало пойти с этим заданием ещё дальше. Возможно, тебе следовало заставить их оценить то, что они видят, то, что они ощущают. «Ты мусульманка, и мы любим и уважаем тебя. Ты женщина, и мы любим и уважаем тебя. Ты мусульманка, при этом ты женщина, и при этом ты американка, и мы любим и уважаем тебя».

Теперь ты осознаёшь, что тебе следовало заставить их удержать всё это у себя в голове одновременно. Тебе следовало заставить сказать это вслух. Ты осознаёшь, что сказать ещё не слишком поздно.

Зейна Арафат – писательница из Бруклина; в настоящее время она работает над книгой. Следите за её сообщениями на Twitter.