Дикие истории о вечеринках с Уорхолом и Боуи в 70-е

В 1971 году, по прибытии в Нью-Йорк, Дункан Ханна выглядел так, словно сошёл со страниц «Портрета Дориана Грея» Оскара Уайльда. Андрогинная красота Ханны с его большими глазами и высокими скулами привлекала внимание известных местных женщин и гомосексуальных мужчин, чьим неустанным ухаживаниям не мешала его решительная гетеросексуальность.

Будучи молодым художником, выраставшим в то легендарное время, когда глэм-рок, панк и новая волна преображали андеграунд, Ханна оказался в центре всего этого и принялся потакать неутолимой жажде прекрасного в жизни – секса, наркотиков, алкоголя, вечеринок и искусства. Ханна всегда был в деле, независимо от того, шла речь о вечеринке с Televisionв CBGB, главной роли в андеграундном фильме Амоса По «Неубранные постели» или о роли музы Патти Смит.

Всё это время он писал от руки ряд дневников, в которых исправно светились все – от Дэвида Боуи, Игги Попа, Ричарда Хэлла и Дебби Харри до Энди Уорхола, Дэвида Хокни, Нико и Лу Рида. Их страницы, полные жёстких, выразительных воспоминаний из 70-х, были собраны и отредактированы в новой книге Ханны, «Twentieth Century Boy: Notebooks of the 1970s» («Парень из двадцатого века: Тетради о 1970-х») (Knopf, 13 марта).

VICE попросил Ханну провести нас по Нью-Йорку в его самое разгульное десятилетие – эпоху, в которую панк стал катализатором культурной революции.

VICE: Вы отмечаете, что не читали своих дневников, пока не взялись их переписывать. Каково вам было пересматривать свой архив 40 с лишним лет спустя?

Ханна: Читая их снова, я ощущал головокружение, веселье, стыд и своего рода изумление из-за того, что я до сих пор существую. Под конец десятилетия я задумался: «Как тебе удалось прорваться?» Должно быть, я едва выжил, потому что очень многие из моих друзей не прорвались.

Обнаружили ли вы какие-то истории, которые запомнились вам иначе?
О, да – например, история с Лу Ридом, из которой я извлёк огромную выгоду, потому что она 20 лет назад попала в книгу «Прошу, убей меня!». Я пил текилу с Лу в кабинке в Max's и обсуждал Рэймонда Чандлера. Разговор быстро свернул в сторону – он спросил, не хочу ли я стать «его маленьким Дэвидом Кэссиди» и не хочу ли я насрать ему на лицо.

Было и другое [во время этой встречи], чего я не запомнил, хотя это и была одна из лучших моих историй. Я говорил с Лу, а из музыкального автомата раздавалась песня «Walk on the Wild Side» и хористки напевали: «дуп-ди-дуп». Я сказал: «Слушай, Лу, давай споём её вместе!» Он переспросил: «Что?» Я сказал: «Да ну тебя, давай сделаем это». И он это сделал.

Об этом я совершенно забыл. Запомнил только, насколько он был отвратителен, потому что закончилось это невероятно ужасно. Мы веселились вместе, и я довёл его до полуигривого состояния, очень нехарактерного для Лу Рида. Я подумал: «Ого! Да это же золотая жила».

70-е – совершенно уникальный период истории культуры. Как идеал «сделай сам» вдохновлял на креативность?

Если человеку чего-то хотелось, он должен был организовать это сам. Когда я попал туда, большой молодёжной культуры там не было – был CBGB’s, Max’s и ещё несколько жалких рок-баров. Чтобы найти друг друга, надо было следить за группами. Слушатели на концертах New York Dolls были такие же чудесные, как и сама группа.

Я читал Interview в Bard и думал: «Я должен туда попасть!» Затем я туда попал, но влиться всё равно было трудно: бархатный канат был даже в подсобке Max’s. Заглядываешь внутрь – а там и Элис Купер, и Лу Рид, и суперзвёзды Уорхола. Надо было, чтобы вас туда жестом пригласил кто-то знакомый, а затем приходилось стараться продержаться там как можно дольше.

Ощущали ли вы значимость этой эпохи, пока она продолжалась?

Я вообще не ожидал, что музыка совершит тот переход, который совершила, потому что такие её эталоны, как The Velvet Underground, The Stooges и Сид Барретт, не добились успеха [к началу 70-х]. Были такие группы, как Talking Heads и Blondie, которые явно испытали на себе влияние этого. Они были классные и интересные, но как можно было конкурировать с «Dark Side of the Moon» от PinkFloyd?

Особенно Ramones. Я думал: «Да нет у них шансов ни хрена». Даже когда я видел Боуи в 72-м и в 73-м, это было просто феноменально хорошо, но всё равно очень странно. Может, дело просто в том, что, находясь рядом с чем-то, этого не замечаешь.

Людей в тусовке было не так уж много, так что я понимаю, почему ты мог и не думать, что это к чему-то приведёт.

Временной зазор между андеграундом и мейнстримом тогда был большим, лет пять. СМИ, интернет и деньги изменили всё. Ничто из этого не было ради денег.

Даже в художественном мире, среди художников было несколько знаменитостей, но если человек собирался идти в художники… У меня в голове был такой образ: квартира без горячей воды, кирпичи, свечи в бутылках из-под кьянти, девушки-битницы в чёрных трико и музыка бонго. Я никогда не думал о Пикассо, жившем в шато. Я просто думал: «Богемная жизнь! Она не для всех, но мне подойдёт». Я просто не хотел иметь постоянную работу. Я хотел перебиваться с хлеба на воду. Если мне это удастся, я стану успешным.

В 70-е вы располагали всеми благами сексуального раскрепощения: движение «за свободную любовь», женское освобождение и противозачаточные таблетки, а также движение за права гомосексуалов.
Это было частью определённой волны. Мне нравилось то, что «обращение к Эросу» было похоже на вступление в другую область, в которой людей можно было увидеть с совершенно иной стороны. Ну, не всегда. Мы все оказывались в постели не с теми людьми. Просто сталкивались – и ничего. Но опять-таки, если всё-таки было, то это же отдельный кайф, разве не так?

В 70-е хорошие девочки занимались сексом. Они не только принимали противозачаточные – им надоела навязываемая пассивность, мол, кто пригласит меня на свидание? Они думали: «Я раскрепощённая. Я могу его подцепить, если захочу».

70-е были очень полисексуальны. Геям, казалось, действительно жилось лучше всего. Я думал: «И правда фигово, что меня вообще не привлекают мужчины, потому что очевидно, что самая веселуха именно там». Мужчины подкатывали ко мне очень часто. Это было нормально, но порой они бывали слишком настойчивы и от попыток быть обольстительными переходили к враждебности.

Меня впечатлило то, что вы рассказывали истории о том, как с вами обращались мужчины, рассказывая как о словесных нападках, так и о физическом насилии. Гетеросексуалы часто держат эти истории при себе.

Мне это не было отвратительно. Я просто думал: «Ну, что ж, такова жизнь». В книге есть плохая сцена, в которой меня едва не насилуют. Тот вечер выдался жутким, но, как ни странно, не травматичным. Я подумал: «Вот что бывает, когда живёшь без тормозов». Это опасно. Мне и в голову не приходило обращаться в полицию, хотя тот парень сказал, что убьёт меня. Я подумал: «Он это и сделает».

Та сцена была страшной. Порой дела принимают очень скверный оборот.
Вот именно. То взлёты, то падения – надо просто держаться. Очень многие мои художественные работы – о моём видении мира, когда мне было десять, и о том, чего хорошего я ждал от взрослой жизни. Когда я стал взрослым, мир не оказался ужасным, но он не был таким, как я думал. Я думал: «Ты ошибался, но твои тогдашние ошибки интересны, потому что в них много страсти и полёта фантазии».

Я хочу никогда это не потерять. Сейчас я уже однозначно не невинен, но мне не хотелось осквернять эту часть себя. Я едва это не сделал. Плохие отношения и наркотики с алкоголем в огромных количествах не очень-то идут на пользу этой части человека. Нельзя убивать надежду.

В книге есть моменты, в которые ты как будто шёл в крутое пике, но не разбился, а в последнюю минуту набрал высоту.

У книги счастливый конец. В этой книге я трезвею, но трезвость я хранил следующие четыре года.

Я думал, что экстремальный образ жизни, с наркотиками, алкоголем и сексом, сделает меня лучше как человека и как художника. Затем приходит момент, в который человек осознаёт: «Я занимаюсь этим гораздо больше, чем нужно на самом деле, и это ничего не даст».

Дэвид Хокни сказал мне: «Ты принижаешь свои достоинства, пытаясь быть стильным. Не волнуйся из-за этого. Это придёт само собой. Просто упорно работай, и ты естественным образом превратишься в самого себя. Не выбирай, кем тебе быть – вырасти самим собой, тяжело работая. И всё станет ясно».

Мне вспоминается отрывок, в котором вы упоминаете, что Artforum в 70-е объявил живопись мёртвой. Знали ли вы тогда что-то о художественном мире?

Совершенно ничего. Я не очень люблю читать о живописи. Мне просто нравится на неё смотреть. Мне нравится читать биографию художника, но идеи мне не особенно интересны. Моя живопись порождается любовью. Я иду за своими страстями. Я просто подумал: «Я с этим разберусь». Так и вышло.

Э.М. Форстер сказал: «Просто соединяйтесь», – и я считаю, что это очень хорошая философия. Не нужно делать это правильно. Не нужно достигать своей цели. Нужно лишь начать и просто посмотреть, что из этого получается и с кем вы знакомитесь, а затем реагировать на происходящее, ошибаться, реагировать на эти ошибки и исправлять их, и так далее и тому подобное. Затем, в конце жизни, можно оглянуться назад и сказать: «О, так вот в чём было дело. Понятно».

Подпишитесь на Мисс Розен в Instagram.

Эта статья первоначально появилась на VICE US.