Можно ли любить своего отца, если он был высокопоставленным нацистом?

Никлас Франк может вспомнить только один случай проявления любви со стороны своего отца, Ганса Франка: когда Никлас был маленьким мальчиком, его отец намазал немного пены для бритья ему на нос. Остальные воспоминания о его детстве – это война, распавшийся брак его родителей, и изнурительная карьера его отца в качестве личного адвоката Гитлера и генерал-губернатора оккупированной нацистами Польши.

Отец Хорста фон Вехтера, Отто фон Вехтер, также был высокопоставленным нацистским политиком. Он был одним из заместителей Ганса Франка, губернатором Кракова, а затем Галиции при правлении нацистов. Но когда Хорст вспоминает своё детство, он думает о времени, проведённом в их доме у озера в Австрии, и об отце, которым он восхищался. Не то что бы Хорст был сторонником нацистов или не признавал Холокост; он просто отказывается видеть своего отца в качестве человека, который был причастен к массовым убийствам. Для него Отто фон Вехтер был порядочным человеком. «Хорошим нацистом».

Спустя десятилетия, их истории сходятся в новом документальном фильме «Нацистское наследие. Что сделали наши отцы?». Свёл их вместе Филипп Сэндс, специалист по международному праву, который встретился с Хорстом и Никласом, изучая книгу по международному уголовному праву, и у которого есть своё наследие Холокоста: его дед, еврей украинского происхождения, был единственным из его семьи, состоящей из 80 человек, кому удалось выжить. Втроём они путешествуют по Европе, чтобы встретиться лицом к лицу со своим прошлым.

В ноябре отмечалась 70-летняя годовщина Нюрнбергского процесса, который вынес беспристрастный приговор военным преступлениям нацистов в течение Второй мировой войны. Ганс Франк был осуждён и казнён во время трибунала; Отто фон Вехтер искал убежище в Ватикане, где он позже умер.

Фильм ставит под сомнение, как мы можем беспристрастно судить тех, кто нам близок, и как наши воспоминания и наше виденье справедливости может быть затуманено запутанностью кровных уз. Мы поговорили с режиссёром фильма Дэвидом Эвансом о том, как снимался фильм, о неожиданных эмоциях, которые он вызвал, и о том, как двое мужчин справляются с ужасным прошлым своих отцов.

VICE: Вы в основном снимали телеспектакли. Почему вы создали такой фильм?

Дэвид Эванс:По правде говоря, мой путь к этому фильму был абсолютно личным. Филипп контактировал с Никласом и Хорстом задолго до того, как он рассказал мне о них. Когда он всё же упомянул их мне, он буквально сказал: «Я серьёзно не могу поверить в истории, которые эти ребята могут рассказать о своих родителях». Мне кажется, он сказал мне что-то о том, что Ник хранит в кармане фотографию своего повешенного отца. Просто он был настолько одержим Никласом, которого он тогда знал лучше, чем Хорста.

В сущности он сказал: «Я и вправду считаю, что мы должны снять фильм об этих ребятах», главным образом для потомков. Мол, у кого-то должны быть записи того, что эти мужчины говорят о своих отцах. И ведь они не молоды, поэтому надо сделать это сейчас. Мы могли что-то подобрать и изложить в беседе, но всё произошло по-другому. Когда мы начали съёмки, около двух лет назад, то действительно были только я и двое других парней в фургоне, выходящих рядом с озером в Баварии, а Ник, Хорст и Филипп выходили из машины на другом его конце, мы встречались посередине и начинали снимать. И мы не представляли, что могло из этого получиться.

Понятно, почему Никлас хотел принять участие в фильме — он отрекался от своего нацистского наследия. Но что хотел Хорст?

Мы знали, что между Никласом и Хорстом была разница. Мы знали, что Никлас фактически, доходя до чудовищных крайностей, публично поносил имя своего отца. В 1987 году он выпустил свою книгу [«В тени Рейха»], которая на самом деле является одной длинной резкой обличительной речью его отца. Это было хорошо известно, а ещё было хорошо известно, что Никлас был единственным представителем того поколения детей нацистов, который был таким резким, таким неистовым в своей ненависти к родителям. Некоторые другие дети выступили с официальными заявлениями — есть очень хороший фильм израильского режиссёра под названием «Дети Гитлера», в котором принимали участие другие представители того же поколения, включая Ника. Поэтому мы знали позицию Ника довольно отчётливо.

Хорст, как и большинство людей, чьи семьи были сильно причастны к нацистскому режиму, решил молчать. Хорст никогда не искал общественную трибуну, чтобы сделать что-то вроде заявления, которое он, в конце концов, сделал в нашем фильме; его на общественную сцену провёл я и Филипп. Поэтому для Хорста был искренний момент открытия, когда ему был брошен вызов сделать такое же заявление о его отце, как делает Никлас, и Хорст признался, что он не мог — или не хотел — это сделать.

Вы знали до какой степени Хорст был готов защищать своего отца?

Этот вопрос подразумевает, что Хорст знал свой собственный разум в большей степени, чем я думал. По мере того, как мы продолжали снимать фильм более 18 месяцев, Хорст стал значительно решительнее и намного более укоренившимся в своей позиции. Он стал настолько возмущённым, настолько непоколебимым, защищая имя своего отца. Так что не только мы не знали, что между этими двумя мужчинами в конечном итоге будет такая враждебная конфронтация, но я уверен, что Никлас и Филипп тоже этого не знали, и ещё я уверен, что Хорст также не ожидал, что отношения примут такой оборот.

В фильме есть сцена, где Филипп выступает посредником в общественном обсуждении между Никласом и Хорстом — они спорят о том, как они видят своих отцов — и понятно, что Хорста в первый раз прямо заставили посмотреть в глаза жестокому прошлому его отца. Это довольно мучительно.

Вам жаль Хорста?

Возможно чуть-чуть. На это было больно смотреть.
Хорст такой… он очень сопереживающий. В фильме вы можете увидеть некую атмосферу ранимости, которая есть у Хорста. Поэтому прежде чем вы поймёте, ваши чувства начнут становиться очень спутанными касательно того, кому из этих двоих мужчин вы собственно симпатизируете.

Когда ему бросают вызов [в обсуждении], Хорст говорит что-то типа: «Мне, честно говоря, всё равно, что вы думаете. Причина, по которой я на этой сцене – я чувствую, что мой долг как сына защищать репутацию моего отца». Именно после этого начинаешь видеть, что он невероятно твёрд. Мы всегда представляли, что создаваемый нами фильм может достигнуть своего апогея на этом этапе. Мы думали, что что-то произойдёт, и Ник будет кричать на Хорста, и Филипп спокойно представит ему большое количество документальных свидетельств, а Хорст померкнет и разрыдается, и скажет: «Вы правы. Это ужасно. Я чувствую себя настолько виноватым». Мы ошибались. У Хорста не такой характер. Он не является защитником нацистов или человеком, отрицающим Холокост, но он всё равно говорит, что возможно были хорошие люди среди тех, кто были высокопоставленными нацистами.

Вы преднамеренно хотели, чтобы фильм получился чем-то вроде поиска образов, а не фильмом об истории или даже собственно о нацистах?
Не было смысла пытаться сделать этот фильм главным образом о Холокосте, поскольку фильмы, которые уже были сняты, были настолько авторитетными, и мы фактически не можем ничего к ним добавить. Совершенно разумно предположить, что никто из тех, кто придёт на этот фильм, не будет в неведении о том, что такое Холокост. Поэтому это было важным решением. Является ли он поиском образов? Не уверен. Как по мне, это фильм об отношениях между памятью, справедливостью и любовью. О том, что когда вы думаете о людях, которых любите — или думаете, что должны любить — вы вдруг не можете быть беспристрастным; таким, как этого добиваются адвокаты в зале судебных заседаний. Вы видите Филиппа, высокопрофессионального специалиста по международному праву, неспособного сохранять свою правовую незаинтересованность. Он не может удержаться от того, чтобы целиком посвятить себя этому. Как только вы начинаете сопереживать, вы уже просто не можете смотреть на справедливость так, как раньше.

Помимо того, что фильм является такой себе весьма мучительной прогулкой по самоанализу, он ещё и представляет собой историю еврейского юриста, который также пытается собрать воспоминания и найти многозначительную связь с потерянным поколением, с которым у него есть один небольшой контакт через его деда, с которым он никогда не обсуждал это. Поэтому является ли для меня он поиском образов? Да, но по ощущениям это такой поиск образов как в «Гамлете». Я надеюсь, что силой фильма является заставить вас задуматься о том, как чьё-то мнение затуманено, насколько легко осуждать проступки людей, когда ситуация далека от ваших собственных обстоятельств.

Кажется, Филипп играет важную роль в фильме.
Да, это так. Всякий раз, когда я смотрю отрывки из фильма, на меня производит впечатление то, что, выражаясь терминами драматургии, мы называем «мизансценой» — то, как мужчины передвигаются вокруг друг друга в пространстве. Когда они находятся на кладбище, мне действительно кажется, что Хорст и Никлас в некотором роде притягиваются к Филиппу, как будто этот мужчина может помочь им найти своего рода способ разобраться с тенью, которая в противном случае ускользнёт от них. Это работает только потому, что Филипп там, с ними. Как только начинает звучать этот невозмутимый голос в тиши студии для дублирования, а не Филипп, стоящий там и кричащий на Хорста, потому что он не хочет слушать его, когда Филипп показывает ему эти разобличающие документы — вот в чём заключается фильм. Это трёхсторонние отношения. Говорю вам, Филиппа нельзя выбрасывать из фильма; в этом есть ценность.

Что бы вы хотели, чтобы зрители вынесли из этого фильма?
В нём нет послания. Мой собственный процесс познания о создании документального фильма заключался в осознании, что при просмотре фильма, и когда полностью посвящаешь себя фильму, суть заключается в воображении. Сопереживание, поставить себя на место других людей и прочувствовать сценарии, которые, если Бог даст, вы никогда не будете переживать. Ведь насколько же ужасно, когда такие люди – твои родители. В этом случае вы можете идти по тропе сочувствия, чтобы постараться понять, почему эти ребята такие, какие есть, и именно таким должен быть фильм.

Подписывайтесь на Ариэль Пардес на Twitter.