Как повести #MeToo дальше

Помню, как мне на сеансе групповой психотерапии однажды задали вопрос. Этот вопрос был таким: «Кажется ли вам, что то, что вы – женщина, является вашей определяющей чертой как человека?» Я не знала, что ответить, потому что ответ был вполне очевиден. Кем бы я ни хотела себя представить и какие бы черты я ни хотела себе приписать, я всего лишь женщина.

Я долгое время думала, что борьба с конкретными несправедливостями, с которыми я столкнулась как женщина, поможет мне избежать этого чувства. В этом году я впервые осознала, как мало на меня повлияли разговоры об этом. Я осознала это, когда реально начали действовать последствия истории с Харви Вайнштейном. Мужчин поносили, увольняли и подвергали расследованиям в связи с проступками сексуального характера. Помимо отстранённого чувства удовлетворения судьбой их конкретных жертв, этих людей, я не чувствовала ничего.

Мы – я – ведь как раз хотели этого изначально: чтобы у сексуальных домогательств, насилия и изнасилования были реальные, измеримые последствия? Видя широко растиражированные унижения и осуждение, я продолжала ожидать каких-то чувств. Но они – облегчение, декомпрессия – так никогда и не пришли.

Мне часто кажется абсурдным, что от женщин ожидается удовлетворение юридической или какой-то другой официальной реакцией на насилие над ними. Мы не должны нести на себе бремя долгой и жуткой истории несовершенных правовых процедур. Есть немало женщин-жертв насилия, которые прекрасно знают о жестокой бесчеловечности судебного преследования и тюрем, которая имеет расовую специфику – есть немало женщин-жертв насилия, которым полиция отвратительна. Но мы вынуждены работать в рамках правовой системы, так как никакого другого явного барометра, с помощью которого можно доказать постыдную распространённость и обесценивание актов сексуального насилия, не существует.

Порой я пытаюсь думать о том, какова была бы жизнь без необходимости постоянно это учитывать, но это всё равно что представлять, каким был бы мир без океана или без животных. Существовали бы жизнь и общество в таком виде, как сейчас, без этого вечного напоминания о былых травмах сексуального характера и без нашего страха перед травмами грядущими?

В 2017-м – благодаря сведению счётов после Вайнштейна – я научилась одному: то, о чём мы пытаемся говорить, гораздо больше, чем то, о чём мы, собственно, говорим. Благодаря этому я поняла, насколько смехотворны в своей недостаточности правовые последствия насилия для отдельного человека. Вполне закономерно, что мы не раз и не два за всю историю, решали, будто паритет достигнут: когда женщины получили право голоса, когда супружеское изнасилование стало незаконным и когда равную оплату обеспечили законом. Но теперь мне кажется весьма очевидным, что подобные функциональные, принудительные правовые изменения едва ли могли бы повлиять на непостижимую ненависть к женщинам, которая определяла нас всегда.

Мужчины всегда ненавидели женщин. Реальность этой ненависти – то, как она выражается и как её переживают изо дня в день – настолько коварна, трагична и масштабна, что неудивительно, что мы не видим её полностью. Иные из нас не видят её вообще. Иные могут смотреть на неё лишь через определённые призмы. Но почти ни одна из нас не может позволить себе увидеть её такой, какая она есть. Мы не можем посмотреть на неё прямо, потому что непременно ослепнем.

Неспособность её увидеть порождает недоверие. Кажется почти невероятным, что на свете есть столько мужчин, совершающих нечто ужасное, но это так лишь в том случае, если рассматривать их как отклонения, а не как столпы, как мутации, а не как клетки организма очень опасного и больного животного, которое чересчур зажилось на свете.

Единственное приемлемое выражение боли, которую наша культура причиняет тем, кого выбрала на роли неудачников, – это изнасилование. Оно закрепилось в качестве чистейшего и единственного образца подобной гендерной боли. В нашей психопатической культуре существуют целые телешоу, посвящённые расследованию половых преступлений, которые считаются ужаснее, чем преступления иного рода. Но эта исключительность окружена контекстом добровольного игнорирования множества других вариантов, которые окружают и поддерживают её.

СМОТРЕТЬ:

Что будет дальше? Мы в массе своей ещё не поняли, как будем реагировать на мужчин, которые нас обижают во всём креативном многообразии этих обид. Мы не решили, кого будет правильно исключить и на сколько времени. Мы не решили, кого можно реабилитировать и каким образом нам хотелось бы это сделать. Сказать, что оступившийся человек никогда не сможет реабилитироваться, для меня значит пойти против всех своих убеждений, против всего, во что я хочу верить. И всё же правда остаётся правдой: я понятия не имею, как усидеть в одной комнате с мужчиной, о котором я знаю, что он прибегал к сексуальному насилию.

Мы покинули 2017 год, и перспективы на год грядущий столь же мрачны. Но в печали этого момента, в его непостижимости и в его хаотичной боли кроется возможность.

Не так давно я прочитала пессимистический текст об изменениях климата, в котором предполагалось, что в настоящее время, когда неуклонно надвигается конец привычного нам человечества, можно либо сдаться, либо попытаться представить себе совершенно иной образ жизни. Здесь всё точно также: мы вглядываемся в не желающую рассеиваться тьму, щуримся, глядя на знакомые силуэты в ней – те самые, о которых нам рассказывали матери, те самые, на которых зиждилась вся наша жизнь, – но мы можем попытаться осознать масштаб того, что довело нас до этого момента, эти трупы, эту кровь. А также собственность, наше представление о собственности, корень того, что мы сейчас называем патриархатом. Мы можем и должны осознать и это тоже.

Теперь мы должны попытаться увидеть это таким, какое оно есть и каким было всегда – словно стереокартинку, которая наконец-то показала спрятанное в ней изображение, потому что мы глазели на неё достаточно долго. Именно из этого состоит и всегда состояла наша жизнь. Если мы наконец-то увидим всё это, есть ли шанс, что мы это уничтожим?

Придётся уйти очень далеко назад, разрушить очень многое. Но то, что нас разделяет, гораздо слабее, чем когда-то. У мужчин и женщин гораздо больше общего, чем того, что разделяет. Совсем рядом, хоть пока и не дотянуться, сияет истинная, реальная общая человечность.

В ядовитой тьме, в которой мы пребываем сейчас, вслепую, можно, по сути, выстроить что угодно. Всё, что мы только можем себе представить, честное слово.

Следите за сообщениями Меган Нолан на @mmegannnolan