Как помешательство на джине едва не сгубило Лондон 18 века

К 1730 году, согласно подсчётам, эту индустрию обслуживали 7000 лавок, продававших джин (и, вероятно, ещё больше, если бы можно было каким-то образом посчитать бесчисленные незаконные забегаловки), и каждый год перегонялось около 10 миллионов галлонов спиртного. Исторические свидетельства о жестокости, распространённой зависимости и социальном уничтожении напоминают эпидемию крэка в начале 80-х, яростно обрушившуюся на США.

Для многих лондонцев из рабочего класса джин стал больше чем напитком. Он успокаивал отчаянные голодные спазмы, даровал облегчение от вечного холода и являлся благословенным спасением от жуткой суеты жизни в трущобах и рабочих цехах. Это было дешёвое бухло, которое можно было купить за копейки на любом ветхом лотке на углу улицы или внутри какого-нибудь вонючего погреба, – и оно быстро нанесло сильнейший ущерб внутренним районам Лондона.

Томас Филдинг, социальный историк того времени, писал о разрушительном воздействии этой индустрии на тех, кого он называл «низшими людьми», в своём политическом памфлете 1751 года «Исследование причин недавнего увеличения числа грабителей»:

«Недавно среди нас появился новый вид опьянения, неведомый нашим предкам, который, если ему не положить конец, непременно уничтожит значительную часть низших людей. Опьянение, о котором я здесь говорю… вызывается этим ядом под названием джин… основной пищей (если его можно так назвать) более сотни тысяч людей в этой столице».

Но почему джин? Почему именно этот алкогольный напиток – а не, скажем, виски или бренди – вызвал столь обширное разорение?

Во время многолетней войны Британии с Францией французский бренди, который ранее рекой лился в лондонских пабах, вышел из моды (и даже стал непатриотичным), а потому его становилось всё труднее достать. Затем парламент принял ряд законодательных мер, направленных на увеличение отечественного производства алкоголя и свержение французского господства на рынке.

Соответствующее падение цен на продукты обеспечило увеличение свободного дохода, который можно было потратить на бухло, у рабочего люда. Итак, вышло идеальное комбо.

Хотя джин в 20 веке сохранял в целом светский и утончённый образ (вспоминается пресыщенный помятый шик Хэмфри Богарта в «Касабланке» или, возможно, Ян Флеминг, берущий в баре уже третью порцию крепчайшего мартини), следует заметить, что тот напиток, который употребляли в Лондоне 18 века, был гораздо более страшным зверем.

Оригинальный голландский алкогольный напиток, известный как женевер, изначально импортировавшийся из Голландии в конце 17 века, был слабее (около 30 градусов). Однако джин, который гнали в Лондоне, был дьявольски крепок и очень часто разбавлялся ужасными примесями. Будьте уверены: мы здесь говорим не о какой-то «сухой» причуде на растительной основе. Он был скорее адским варевом, от которого горело горло, краснели глаза и начиналась рвота.

Очень часто добавляли скипидар и серную кислоту, и истории о слепоте у людей, часто посещавших забегаловки и джиновые лавки в переполненных лондонских трущобах (как и в случае с американским или ирландским самогоном), были довольно широко распространены. Печально известные вывески над джиновыми погребами с газовым освещением гласили: «Напиться за пенни, мертвецки напиться за два, чистая солома бесплатно». Считалось, что, потратив больше нескольких пенсов, человек будет настолько бух, что у него останется только один вариант: лишиться чувств на постели из соломы. («Чистой» – да-да.)

Тем не менее, одно трагическое событие передало дух времени и вызвало возмущение общественности, которое привело к началу конца помешательства на джине. В 1734 году женщина по имени Джудит Дюфор задушила своего двухлетнего сына и продала его одежду за джин. Благодаря сопутствовавшей этому огласке парламент (хотя он и обложил немалыми налогами данную отрасль) был вынужден действовать. В течение следующих двух десятилетий он принял ряд законов, призванных умерить, казалось бы, неутолимую жажду джина, которой страдал город.

Первое место среди них занимал Закон о джине 1751 года, запрещавший винокурам продавать товар нелицензированным торговцам, а также увеличивший взносы, которые брали с мелких торговцев; это решение привело к тому, что джин стали продавать не в небольших лавочках, а в относительно крупных пабах, где контроль качества был строже.

Как рассказал историк Г.М. Тревельян в третьем томе своей «Иллюстрированной социальной истории» («Illustrated Social History»):

«Закон 1751 года действительно умерил перегибы распития алкоголя. Он был поворотной точкой социальной истории Лондона и считался таковой, когда это время ещё было на памяти живущих, но даже после этой благословенной даты медики до сих пор относили одну восьмую всех смертей среди взрослых в Лондоне на счёт распития алкоголя; однако самое худшее было позади, а во второй половине века чай стал грозным соперником алкоголя во всех классах, как в столице, так и по всей стране».

Фото взято с Wikimedia Commons .

После принятия закона джиновую лихорадку обессмертила скандальная гравюра Хогарта «Джиновый переулок», созданная в 1751 году.

Художник изобразил трущобу в районах Лондона, разорённую пьянством. В «Джиновом переулке», шокирующем социальном документе того времени, была показана картина лишений: младенец свисает с перекладины, пока его мать сидит в пьяном окоченении; нищий и его собака жадно дерутся за кость; на улице вспыхивает дебош, и с трупа снимают ценные вещи; закладчик активно ведёт дела, между тем как люди меняют своё добро на деньги, чтобы купить ещё джина.

Гравюра сопровождалась пламенными стихами Джеймса Таунли: «Gin cursed fiend, with fury fraught; makes human race a prey; it enters by a deadly draught; and steals our life away» («Джин, проклятый демон, полный ярости, делает жертвой род людской, приходит со смертельным глотком и лишает нас жизни»).

«Джиновый переулок» сопровождался ещё одной гравюрой Хогарта под названием «Пивная улица», расхваливавшей счастливые и беззаботные добродетели огромных бочонков пенящегося эля, а также изображала промышленный улей наряду с полными и счастливыми англичанами, пинтами поглощающими пиво, «счастливый продукт нашего острова… мы поглощаем твой чудесный сок с радостью, а воду оставляем Франции».

Однако, хотя дешёвый джин какое-то время и не жаловали, в последние годы настоящий напиток снова стал популярным в столице. В Лондоне открылся ряд небольших винокурен, которые специализируются на нём и получают награды за свою растительную продукцию. Sipsmiths получала премии за свой «London Dry Gin», хотя East London Liquor Company в равной степени интересуется старинными методами перегонки (качественными) и настаивает свой джин, помимо многих других растительных продуктов, на грейпфрутовой кожуре, кардамоне и ягодах кубебы.

Всё это достаточно чинно и, разумеется, далеко ушло от дней, когда из джиновой лавки выходили, пошатываясь, с пинтой ядовитого боевого сока. Просто не называйте это помешательством.