Я проехала 14,000 миль в поисках общего между американцами

Брюс говорит, что он «последний лесопромышленник в округе Харни», а затем плюёт на тротуар гостиничной автостоянки. Он целый день, мучительно жаркое воскресенье в конце июля на востоке Орегона, собирал лес с территории, недавно опалённой огнём, и его белая футболка измазана грязью и золой, а сам он между тем прислоняется спиной к своему дешёвому проржавевшему джипу.

«Раньше у меня совсем недалеко, рядом с трубой, мимо которой вы проехали на въезде, была самая большая крытая лесопилка в стране. И город этот не был такой дырой, которую вы сейчас видите», – продолжает Брюс. Мы в Бёрнсе (штат Орегон), деревушке с 2,700 жителей неподалёку от заповедника, который прославили братья Банди, заняв его в этом году. Этот населённый пункт, некогда процветающий, постепенно утратил свою экономическую базу с тех пор, как большую часть местных предприятий лесной промышленности закрыли – отчасти благодаря ряду решений правительства в 1990-е, запрещавших лесорубам рубить деревья в местах обитания вымирающих пятнистых сов.

«Нам так и не довелось проголосовать по этому вопросу, – говорит Брюс. – Государство просто сказало нам, что так будет, и всё. Но это государство должен создавать народ для народа. А мы и есть народ».

Брюс, белый, лет 50, заявляет мне, что «не любит Трампа и терпеть не может Хиллари», но если бы ему пришлось выбирать, он выбрал бы Дональда Трампа, так как он успешный бизнесмен, а в Бёрнсе людям нужна работа. Однако он бы не стал выбирать, потому что не голосует. Не видит смысла. Он один раз голосовал, всего один раз, хотя и не может вспомнить, за какого кандидата или что именно волновало его так сильно, что он пошёл на избирательный участок, – только то, что этот парень проиграл и ничего из того, что он хотел, так и не произошло.

Этот момент на этой жаркой мотельной автостоянке – середина поездки длиной в два с половиной месяца на расстояние 14,000 миль по 32 штатам, в которую я отправилась на своём «мини-купере» в сопровождении своей десятифунтовой собачки Винни. Подобно множеству американцев, отправившихся в путь, я хотела лучше понять свою страну. Я хотела поболтать с людьми из всех слоёв общества – от киномагнатов и кандидатов в сенаторы до безработных шахтёров и неработающих мам – об их жизни и политике в Америке в год выборов.

Моя задача состояла в том, чтобы найти общее между нами, огромные массивы «фиолетового», которые, как я знала, существуют. Я выросла в безоговорочно поддерживающем республиканцев Кентукки, но в настоящее время живу в насквозь демократическом анклаве Бруклина, поэтому я знала, что под всей риторикой, фейковыми новостями в Facebook и спорными кампаниями всё-таки должно скрываться нечто под названием «Америка», к чему мы все принадлежим, – нечто, в чём мы все вместе находились, даже теперь.

Однако во время этого путешествия через весь континент находишь десятки мест, которые порой как будто разделены тысячами миль, даже когда находятся рядом друг с другом. Перед Бёрнсом я была в Портленде, где можно случайно подслушать разговоры о выращиваемой здесь кормовой капусте, стартапах, художественных поделках и повышении цен на жильё. Затем я отправилась на восток через густой национальный лес с умеренным климатом, в котором находится покрытая снегом орегонская гора Худ, и обнаружила, что он внезапно заканчивается, словно проходишь сквозь невидимый барьер. Мгновение – и ты проезжаешь мимо покатых холмов и плато, поросших белой щирицей, там и сям испещрённых пастелью и неспешно бродящим скотом. Это линия раздела между западным побережьем Америки и американским Западом. А на Западе говорят об упадке, запустении, утраченном образе жизни и сбегающей молодёжи.

Эти разделы можно найти от побережья к побережью. Удивительно думать, чего Дональду Трампу стоило заставить тех из нас, кто находится в богатых крупных городах, сесть и обратить внимание на внутреннюю часть страны, на места в промежутке. Это просто невероятно бросается в глаза, когда туда приезжаешь. Или, как выразилась Рейчел, уроженка Вашингтона, недавно переехавшая в городок Роки-Маунт в Северной Каролине: «Это как «Голодные игры». В определённых богатых городах мы просто самозабвенно бегаем по бранчам и йогам, а все остальные…»

«В Дистриктах-12 страны», – дополняю я.

«Ага».

Смотреть так на свою страну ужасно, но что здесь неправда? Над уроками выборов 2016 года до сих пор спорят, но здесь однозначно можно сделать вывод: жители сельской местности, не столкнувшиеся с глобализацией и едва сводящие концы с концами, восстали, как неизбежно делают обездоленные, и выбрали путь гнева. И каковы бы ни были последствия этого гнева, мы все как страна будем переносить их вместе.

Сейчас может показаться, будто есть две Америки, разделённые некоей непреодолимой стеной выше линии облаков. И я не буду пытаться свести на нет или преуменьшить опасность Дональда Трампа, но проехав от побережья до побережья и с севера на юг, я вынуждена не согласиться с мыслью о стене

Разумеется, между нами существует много различий. Но с чего бы ждать, что все в этой стране будут смотреть на вещи точно так же? Что ж, именно это осознаёшь гораздо более интуитивно во время поездки по этой огромной стране: это огромная страна, населённая разными народами, которые пришли из разных частей света в разное время. У этих групп разные герои, разные злодеи, разные проблемы. Наша политика всегда будет запутанной; мы никогда не достигнем стопроцентного консенсуса.

Разумеется, не все разногласия между нами корректны; не все, с кем я встретилась во время своих странствий, были добры. Некоторые ревностные сторонники Трампа говорили мне: «Обама должен вернуться туда, откуда пришёл» и делали другие мракобесные замечания, но таких было весьма немного. Подавляющее большинство консерваторов выбирали: либо через «не хочу» проголосовать за Хиллари, либо не голосовать за президента вообще. А некоторые перешли в команду Хиллари Клинтон. Даже одна женщина (назову её Джорджи) из Мобила (штат Алабама), которая заявила, что она быстро стала преданной сторонницей Трампа, растеряла всё увлечение этим человеком, хотя всё равно планировала поставить птичку напротив его имени в ноябре. В какой момент произошёл поворот? «Не знаю, – заявила она мне. – Он просто говорил и говорил».

Эти выборы однозначно спровоцировали некую ненависть, некое уродство: кое-что из этого мы видели на митингах в поддержку Трампа и кое-что из этого видим сейчас в пугающе частых сообщениях о преступлениях на почве ненависти и домогательствах. Но эти зверские деяния совершает небольшое, хотя и очень громкое меньшинство, и они не представляют все 47 процентов электората, которые проголосовали за Трампа.

Так что многие из наших разногласий, какими жаркими бы ни были дискуссии по их поводу, сводятся к разломам в культуре. И спустя многие часы в своей крохотной машинке, множество миль наблюдения за пролетающими мимо американскими пейзажами и домами я задаюсь вопросом о том, почему бы нам вместо того, чтобы жаловаться на расхождения во взглядах как на признаки глупости или лени, просто не отложить эти расхождения в сторону и посмотреть на то, что останется.

Согласно последним данным из США, проголосовали чуть более 58 процентов американцев с правом голоса, а это значит, что по сравнению с недавними президентскими выборами явка не снизилась. Тем не менее, более четырёх из десяти среди нас отказались принимать участие, несмотря на то, что обе стороны объявили эти выборы самыми важными в истории. Не голосовавших людей больше, чем проголосовавших за любого из кандидатов.

Доказательства этого разочарования системой, одну и ту же убеждённость в том, что ничего конкретного или принципиального не улучшится (да и не менялось на самом деле вообще) независимо от того, кто возьмёт верх, я находила от Мобила до Детройта. Но этот настрой не стоит путать с цинизмом или ленью.

В особенности разделение между важнейшими гражданскими обязанностями и голосованием глубоко и в значительной степени содействует тому, что, когда местные жители, всё-таки, голосуют, они нередко голосуют за республиканцев, в Аппалачах и на Западе, где на культурный идеал до сих пор оказывают большое влияние суровые поселенцы и поселенки на фронтире былых времён. Большей части людей, которых я встретила в этих регионах, конечно же, не нравился ни один кандидат, но они также придерживались распространённого мнения о том, что они всегда выживали самостоятельно, сотрудничая в рамках сообщества, за пределами бюрократии, которая, как им кажется, всё равно не действует им во благо. Многим больше по душе иметь право самостоятельно совершать ошибки, а не жить под контролем некоего далёкого, могущественного правительства, которое регулирует всё от использования ими воды до того, когда надевать на собаку поводок.

«Это медленная болезненная смерть», – объяснил Джон, колеблющийся преподаватель старшей школы в Гринвилле (штат Теннесси), склоняющийся к консерватизму, когда мы сидели в местной кофейне на живописной Мейн-стрит, где в основном бросаются в глаза шпили церквей. Затем он указал на большую серую сумку, лежавшую (и изредка ёрзавшую и сопевшую) у моих ног, в которой, как он знал, тайком находился малыш Винни. «Взять хотя бы вашу собаку. Ей в этой сумке, конечно, хорошо и безопасно. Именно такова жизнь со всем этим государством или социализмом. Но я уж лучше буду бродячим псом, бегающим в поле, и может, меня лягнёт по голове осёл, но я, по крайней мере, буду свободен».

Во многих местностях, особенно на Юге, местная политика казалась более близкой и важной, чем схватка на национальной сцене между двумя зажиточными нью-йоркцами. В Гринсборо (штат Джорджия), когда я поинтересовалась у местных их мнением о выборах, они немедленно начали обсуждать выборы окружного шерифа, а не президента. У многих мелкая коррупция и кумовство, которые они наблюдали в местной политике, укрепила недостаток веры в государство – и сопутствующее ему желание уменьшить его присутствие на всех уровнях.

Стоит начать это искать, и этот дух противоречия – основополагающая американская ценность – отыщется повсюду, куда ни глянь.

Когда я приехала в Пенсаколу, городок ВМС на северо-западе Флориды, в новостях в основном светились Brexit и стрельба в Орландо, а дождь шёл такой сильный, что из окна я не видела ничего, кроме воды. Местная радиостанция сообщила мне, что играет «больше хитов, чем разрешают нормы», а внутри кофейни, в которой я укрылась, постоянный посетитель и бариста жаловались, что нормы EPA не дают им откачивать воду с затопленной автостоянки – вроде бы из-за близости к океану.

Там я и встретила Люсинду, недавно вышедшую на пенсию женщину с ярко-рыжими волосами и открытой улыбкой, которые в сочетании напомнили мне миссис Гарретт из «Фактов жизни». Она пригласила меня к себе в дом, небольшое одноэтажное здание с бассейном, и угостила домашним салатом с яйцом и кофейным тортом, между тем как Винни и её большая чёрная кошка мерили друг друга взглядами и перемежали нашу сердечную болтовню на политические темы пугающими боевыми кличами.

Люсинда считала себя феминисткой – или, по крайней мере, первопроходицей, так как я не думаю, что ей это слово очень нравится. В молодости она была единственной лётчицей, работавшей в небольшой авиационной компании на юге штата, а затем получила ветеринарное образование и поспособствовала основанию первого заповедника в Пенсаколе, нередко целыми ночами запихивая блуждающих аллигаторов, слишком близко подошедших к городу, в клетки и отправляя их в безопасное место.

Несмотря на склонность к охране окружающей среды, несмотря на поддержку прав гомосексуалов (она считает, что вопрос однополых браков должен решаться штатами), она поддерживала во время праймериз убеждённого консерватора Теда Круза, а во время нашего разговора считала, что техасский сенатор «так или иначе» окажется в бюллетене, либо как республиканец, либо как независимый кандидат. А если нет? Ну, она не знала точно, за кого проголосовала бы тогда, так как считает, что Трамп – «мультяшный персонаж» и «не очень хороший человек», но Хиллари Клинтон совершила много преступлений (притом тяжких), за которые не понесла ответственности.

Однако я хотела спросить, почему она поддерживает Круза, который, подобно многим республиканцам, выступает против однополых браков и множества экологических политик. Она не думала, что эти проблемы – самая важная тема в 2016 году. А что же тогда? Терроризм и получение хорошо оплачиваемой работы, которая некогда имелась в Пенсаколе, но уже давно исчезла, снова. Она республиканка? «Ой, не знаю, – сказала она. – Мои родители были республиканцами. Это просто то, какой вы человек».

Демократы, сказала она, концентрируются не на том, на чём нужно. «Они просто говорят о социальных проблемах, – сказала она. – Но в данный момент наша страна в беде. И я напугана. У нас долги, и мы не так сильны, как раньше. Это как цветная глина, которая становится мягче посередине и медленно растворяется по краям».

Веру в институты потеряли не только консерваторы. Из-за впечатления, неважно, обоснованного или нет, будто демократический истеблишмент подыграл Клинтон на поле праймериз, некоторые из самых ярых поклонников Берни Сандерса большую часть 2016 года страстно протестовали против этого истеблишмента. И они не единственные левые, которые полны гнева и отчаяния.

Стоя на углу улицы в деловом центре Далласа 9 июля, на следующий день после снайперской атаки на полицию, окружённая всё ещё мигающими полицейскими маячками, я завязала разговор с Бриттани, 26-летней темнокожей женщиной в рубашке со слоганом «Я отказалась. Я отказалась. Я отказалась» и портретом Розы Паркс. Она, как и многие люди из тех, кого я встретила, не особенно любила голосовать, хотя она тоже однажды проголосовала (и с огромной гордостью) за Барака Обаму в 2008-м, когда ей было всего 18 и она была полна надежды.

Но вот она и её родные восемь лет спустя там же, где и были всегда, и она уже не думает, что её голос на что-то повлияет. Тем не менее, она совершенно однозначно считала, что жизни чернокожих важны и то, что происходит на улицах её города, возможно, тоже. «Детей у меня нет, поэтому я сделаю всё возможное, – сказала она мне. – Если меня тормознут копы, и это будет необоснованно, я из машины не выйду. Даже если меня пристрелят. Я знаю свои права. И моё поколение – мы не хотим это принимать, то, как всё устроено».

Различные виды гнева, обеспечивающего поддержку Трампу, Сандерсу или даже движению «Black Lives Matter», могут размываться и пересекаться. В Воссо (штат Висконсин), городке с 39,000 жителей, окружённом повторяющимися зелёными фермами, которые перемежаются красными сарайчиками и блестящими силосными башнями, я встретилась с Йи, 22-летним хмонгом из второго поколения мигрантов с серьёзными глазами и, как заявляет он сам, любовью к истории. Он идентифицировался как демократ, но не верил в голосование исключительно за партию, предпочитая решать в зависимости от отдельного кандидата.

Как и многих других в Америке, сообщество хмонгов в Висконсине поразила волна самоубийств, рост употребления наркотиков и уменьшение перспектив трудоустройства. Йи, фанат «Кандидата», изначально думал, что Трамп, которого он видел по телевизору, может оказаться именно тем лидером, который нужен Америке. Затем начались антииммигрантские заявления.

Родители Йи эмигрировали из Лаоса после войны во Вьетнаме. Как и многие хмонги, приехавшие сюда в это время, они подвергались нападкам, дискриминации, беспочвенным обвинениям в принадлежности ко вьетконговцам. «Я знаю, что из-за ИГИЛ люди напуганы, но, будучи из семьи беженцев, я не могу заставить себя винить целую расу за то, что сделала небольшая группа», – сказал мне Йи.

Будучи поклонником многих из экономических заявлений и планов Трампа, Йи, тем не менее, был восторженным сторонником Сандерса. Когда я с ним встретилась, он, как и многие сторонники Сандерса после праймериз, мало-помалу переходил на сторону Хиллари. «Берни действительно обращался к народу – особенно к людям моложе, например, ко мне, у которых есть кредиты на обучение, – сказал он. – Самый сильный отклик во мне нашло то, что он сказал, что у одной десятой процента самых богатых [среди населения Америки] столько же собственности, сколько и у самых бедных 90 процентов».

Несмотря на президентские выборы, так сильно расколовшие нашу политику, существуют доказательства того, что многие американцы хотят одного и того же: более безопасные населённые пункты, работу, за счёт которой можно содержать семью, сворачивания войны государства с наркотиками. Важнейшие вынесенные на голосование меры, принятые в день выборов, упрочили контроль за огнестрельным оружием в Вашингтоне, Калифорнии и даже Неваде с её либертарианскими наклонностями; послабления в законодательстве о марихуане прошли в восьми из девяти штатов, в которых они выносились на голосование; а те, кто голосовали в Колорадо, Мэне и Аризоне, одобрили повышение минимальной зарплаты.

Даже в социальных вопросах, к примеру, правах ЛГБТ, есть признаки того, что американцы сплочены сильнее, чем мы обычно думаем. Многие консерваторы из числа более ярых сторонников республиканцев, с которыми я говорила, предпочли бы, чтобы наши законные союзы (я говорю «наши», потому что гомосексуальна) назывались гражданскими, а не браком, но, тем не менее, считали, что наши отношения заслуживают юридического одобрения и защиты, а это уже кое-что.

Что касается самой жаркой дискуссии этого года о том, стоит или нет разрешать трансгендерам пользоваться уборными, которые соответствуют их гендерной идентичности (которую разожгло принятие Законопроекта 2 в Северной Каролине), большинство консерваторов, которых я встретила, заявили мне, что им начхать, какой уборной пользуются взрослые. Однако в отношении детей они были более осторожны.

Очень многим внушали мысль о том, что в районах, внедривших политику поддержки прав трансгендеров в отношении уборных, парни-подростки могут просто требовать доступа к женской раздевалке. Но стоило только объяснить, как всё обстоит на самом деле (что мы говорим об относительно небольшой группе учащихся, уже живущих повседневной жизнью не в том гендере, который им приписали при рождении, и что, по сути, именно трансгендерные дети с наибольшей вероятностью столкнутся с жестокостью или насилием, если заставить их пойти в кабинку, не соответствующую их фактическому гендеру), большинство соглашались с тем, что должно быть некое безопасное для всех решение, которое можно найти.

Мне кажется, что в первую очередь нас так сильно разделяет то, что мы слышим разные нарративы, принимаем решения и строим догадки на основании совершенно разных наборов фактов. Некоторые люди винят в этом разделении вебсайты, распространяющие фальшивки через социальные сети, другие винят небеспристрастные кабельные новости (и оба заявления, разумеется, имеют под собой основания), но СМИ страны всегда были несколько разделены партийной и региональной принадлежностью. Это вряд ли изменится в ближайшее время.

Но если в жестоком двухлетнем бою за Белый дом, который мы только что увидели, и есть что-то хорошее, то это то, что мы увидели, сколь многим из нас приелась система, которую мы воспринимаем как закостеневшую и настроенную против нас. Большинству людей, которых я встречала, это всё (разделение, шумиха, риторика 2016-го) надоело, и они искренне желают остановить раздор, сесть и поговорить с другой стороной и даже заказать ей пива или приготовить бутербродов с яичным салатом. (Спасибо, Люсинда!)

«В целом люди [из обеих политических партий] хотят делать то, что подходит их семьям, их сообществам. И мне жаль, что нельзя помочь людям увидеть, что намерения практически всегда благие, – заявила Санни, мать двоих детей и убеждённая демократка, живущая во Флориде в районе, где живут как демократы, так и республиканцы. – Потому что если можно предположить, что намерения благие, а затем начать разговор исходя из этого, а не из…» – она замолкает. Ага.

И не сочтите меня за Поллианну, но, возможно, мы могли бы начать свой разговор после выборов исходя из этого? Я не думаю, что мы можем ждать, пока Конгресс (и Трамп) просто проснётся однажды утром, разом выпьет ксанакса и начнёт слушать другую сторону, которая снова осталась одна. Так что нам придётся это сделать без помощи государства.

Дело в том, что я понятия не имею, как нам, собственно, это сделать, дойти до этой толерантности посреди нынешнего срача. В частности, я не знаю, как до этого дойти, разбираясь с нынешними вполне реальными и вездесущими угрозами правам и физической безопасности множества меньшинств – включая меня, если я как-нибудь пройду по улице, держа за руку любимую женщину. Это предстоит понять людям, более умным и более информированным, чем я.

Однако если вы либерал или консерватор, желающий ограничить власть или каденцию Трампа, становится очевидным, что чтобы обеспечить Трампу всего один срок на посту президента, необходимо прежде всего сконцентрироваться на наших общих приоритетах, а не на разнице в наших точках зрения.

В то время, как демагог из реалити-шоу готов испоганить судьбу планеты, это звучит слишком слащаво? Может быть, я страдаю безнадёжно американской непреклонной верой в возможность лучшего будущего. Но опять-таки, возможно, такая безнадёжная американскость – это именно то, что может спасти нас от самих себя.

Больше информации о людях, с которыми встретилась Скотт за время #SearchingForPurpleAmerica, можно прочесть в Instagram или Twitter.