FYI.

This story is over 5 years old.

ЛГБТК

Как я поборол свой страх и влюбился в ВИЧ-положительного мужчину

Мы провели вместе три счастливых года, а затем воцарилась тьма.
Illustration by Lia Kantrowitz

Я познакомился с Оливером спустя неделю после своего 19-го дня рождения на вечеринке, устроенной несколькими друзьями. Я до сих пор помню, что на нём было: красная фланелевая рубашка с джинсами по фигуре, классические кеды Converse и две маленькие жемчужные серёжки. Цвет кожи у него был мягкий, а лицо полно идеальных несовершенств: широко поставленные глаза, промежуток между зубами и изменившее цвет пятно, спрятанное в его тёмно-карих глазах – его я полюбила больше всего. Мы в тот вечер, должно быть, обменялись взглядами сотню раз, и ни один из нас не был достаточно смел или пьян, чтобы сделать первый шаг.

Реклама

Я искал его в Интернете повсюду; общих друзей у нас не было, и никто из тех, кого я знал на вечеринке, не знал, кто он такой. Я уже почти утратил надежду, как вдруг спустя месяц вмешалась судьба: он был тут как тут, на поставленной местным театром пьесе «В лес», и играл не кого-нибудь, а Джека, юношу, который убивал в этой истории великана. Когда я увидел его на той сцене, время перестало существовать.

Я подождал его в вестибюле после представления, и несколько минут спустя он стоял там во все пять футов девять дюймов своего роста, кудрявый и широко улыбающийся. После того, как толпа расступилась, я сделал шаг и поздоровался. Он также вспомнил, что видел меня на вечеринке, и мы посмеялись над этим, а засим последовала долгая неловкая пауза. «Ты завтра свободен?» – брякнул я. Он сказал, что нет: у него учёба.

Вмешалась реальность. Это был местный театр, и если я с удовольствием посещал Университет Нью-Мексико, то Оливер всё ещё учился в старшей школе и готовился к SAT.

Однако я, тем не менее, спустя месяц поехал выпить с ним кофе. Мы более трёх часов сидели и говорили, и всё это время он не отводил взгляда от моих глаз. В свои 18 он был поразительно прямолинеен и отважен. Вихрь продолжился ещё тремя свиданиями, а затем, наконец, после вылазки на скалодром его губы коснулись моих, когда мы прижались к передней двери моей Toyota Tundra. Мы целовались, наверное, минут десять, а затем разлучились, улыбнулись, залезли в мой грузовик и вернулись к моей квартире в студенческом городке.

Реклама

Когда кончики моих пальцев ласкали его шею сзади, его кожа была поразительно мягкой. Мы быстро сняли одежду, и мой пульс резко участился.

Поцелуи. Укусы. Прикосновения. Затем он внезапно отстранился.
«Я должен кое-что тебе сказать», – заявил он.

«Всё в порядке?» – спросил я, встревожившись, что зашёл слишком далеко.

«Я, гм, я… У меня ВИЧ», – произнёс он.

Так как я вырос в сельской местности Нью-Мексико, где гомосексуальность всё ещё была табуирована, а половое воспитание было в лучшем случае ничтожным, эти три слова повергли меня в ужас. Всё, что я знал о ВИЧ, я узнал из Интернета; это обычно сопровождалось ужасными описаниями вируса и его воздействия на гей-сообщество. Когда мои родители узнали, что я гомосексуален, они оказали невероятную поддержку, но также быстро купили мне презервативов, боясь, как бы я не подхватил вирус. Дело было до широкого распространения ПрЭП, препарата, защищающего ВИЧ-отрицательных мужчин от заражения ВИЧ, и тогда, когда слова «неопределяемая вирусная нагрузка» ещё не были у всех на устах.

Эрекция у меня быстро спала, и я с тоскливо-извиняющимся взглядом привлёк его к себе, а затем мы пролежали там всю ночь, наполовину спящие, наполовину потерянные.

Оливер рассказал мне, что в 15 лет, когда он получил свой первый сексуальный опыт, он был изнасилован знакомым своих родных и заразился ВИЧ. Его родные, узнав об этом, из-за некоего странного чувства общности в итоге простили этого человека, и никто никогда об этом не говорил. Я помню полную слёз ночь, когда он впервые рассказал мне, что случилось; это закончилось осознанием того, что ему всегда казалось, что его мама как будто решила любить его не так сильно, дабы защитить имидж семьи. «Она больше не смотрела на меня как раньше», – сказал он.

Реклама

Помню мысли о том, насколько неудачный это расклад, – и о том, что более верно было бы сказать здесь «несправедливый». А после того, как он сказал мне это, я начал понимать глубину его борьбы. Он сказал мне, что его антиретровирусная схема лишь служила ему напоминанием о том, что он инфицирован, как будто его тело его отвергало, – но он ещё и страдал от невыразимого эмоционального напряжения из-за того, как справлялись со всем этим его родные. Мы никогда не говорили о его депрессии. Хотя он и посещал раз в неделю психотерапевта, у нас с ним так и не случилось обстоятельного разговора о том, как выздоравливают его разум и сердце.

В последующие месяцы мы с Оливером сблизились и искренне полюбили друг друга. За это время у нас ни разу не было секса из-за моего невероятного страха перед болезнью, но я не был готов потерять его в своей жизни. Я ходил к врачам, разговаривал с другими квир-людьми, а что важнее всего, записался на местный семинар по ВИЧ-просвещению в попытке узнать больше.

Между групповыми дискуссиями, историями от лидеров гей-сообщества и приглашёнными врачами я изучил на семинаре конкретные факты о ВИЧ и его передаче. Все досужие вымыслы, которые я слышал, о заражении вирусом через поцелуи были развеяны. Я узнал всё о количестве лейкоцитов в крови и вирусных нагрузках, ПрЭП и ПЭП, препарате, предотвращающем инфицирование после воздействия. Я был решительно настроен побороть свой страх просвещением. Я любил Оливера, и я хотел любить его, не боясь его.

Реклама

Спустя 11 месяцев после нашей первой встречи мы занялись любовью. Мы воспользовались презервативом, и на меня временами накатывала паранойя, но ощущения были лучше, чем при любом сексе, который был у меня до этого. Секс можно использовать для множества вещей – манипулирования, ревности, гнева, потребности в разрядке, – но это был первый раз, когда я пережил секс ради любви. Все те разговоры с врачами и занятия подготовили меня к занятию сексом с ВИЧ-положительным человеком, но им никогда не приходилось учить меня любить ВИЧ-положительного человека. Это врождённое, потому что человек – это человек, независимо от статуса, и когда учишься любить другого человека, никаких требований не предъявляют.

Последующие почти три года мы создавали такое счастье, которое существует лишь тогда, когда двое людей доверяют друг другу полностью и подходят друг к другу с открытыми сердцами. А затем у Оливера обнаружили пневмонию.

Я не знал этого, но Оливер перестал принимать свои антиретровирусные препараты. С людьми он всегда обращался с невероятной добротой, и даже тем, кто знал его лучше всех, он казался невероятно счастливым: не могу вспомнить дня, когда на его лице не было улыбки. Он также был невероятно умён и знал последствия своего поступка. Во время его госпитализации мне ни разу не пришло в голову спросить его, почему он решил прекратить приём лекарств. Этот опыт был невероятно травматичен, и я предпочёл сосредоточиться на своём любимом мужчине, который теперь умирал. Возможно, дело было в эмоциональной травме из-за того, как жестоко обошлись с ним родные; возможно, это было выходом из физического мира, в котором он чувствовал себя больным. Ответ никогда не был для меня важен. Я знал Оливера как красивого, сильного, страстного партнёра, и я хотел (и всегда буду хотеть) помнить его таким.

Реклама

Но я действительно часто понимаю, что злюсь из-за риска, которому он меня подверг. Без его лекарств вирус мог свободно размножаться в его крови, а это значило, что он стал очень заразным. Я так и не узнаю, что пронеслось у него в голове, и я не могу наказывать себя, забивая себе этим голову.

После поступления в больницу врачи прописали ему новый коктейль из лекарств, дабы попытаться стабилизировать вирус и вылечить его от пневмонии, но к тому времени его иммунная система уже была слишком измучена. Наблюдать за тем, как им овладевает пневмония, а боль у него в груди и его сильный кашель усиливаются день ото дня, было страшно. Наблюдать за размягчением его разума было так же ужасно: по мере того, как проходили недели в больнице, мне становилось ясно, что разумом он где-то в другом месте, где-то далеко, где боли меньше. Я помню, как принёс ему его любимые цветы, лилии «старгейзер», и помню, что он сказал мне, когда их увидел: «Надеюсь, я встречусь с тобой снова в следующей жизни или хотя бы вспомню, как добр ты был со мной, когда буду ходить по полям цветов на небесах».

Его тело всего за три коротких месяца истощилось, и я потерял первую любовь своей жизни.

К 23 годам я нашёл и потерял любовь. Я знаю, что теперь Оливер в лучшем месте и до сих пор наблюдает за мной тихими ночами, и я до сих пор люблю его всем сердцем, но наши отношения сделали для меня больше, чем вообще могла бы сделать долгая жизнь сказочного счастья. Они научили меня тому, что любовь есть любовь, и если проживать жизнь через призму страха, то лишь ограничиваешь счастье и рост, которые жизнь может обеспечить.

Следите за сообщениями Тэйта Хансона на Twitter.