Как я заработала расстройство пищевого поведения из-за токсичной маскулинности отца

На ужине по случаю выпускного в последнем классе школы я обладала «идеальным весом» - и была бесформенным комком из длинных тощих конечностей и анемии ростом в 182 см и весом в 50 кг. Я всё время была голодна и ощущала слабость, потеряв разум от анорексии. Мне это жутко нравилось.

Но я в своём платье шестого размера всё равно была свято убеждена, что мне ещё нужно носить утягивающее бельё. Даже после двух с половиной часов кардиотренировок в тот день, да и в любой другой день. В конце концов ситуация сильно изменилась после того, как я осушила шестой бокал просекко и друзья обнаружили меня распластанной на полу в уборной, в алкогольном бреду. Я почувствовала, как у меня трясутся лодыжки и темнеет в глазах, поэтому сбежала туда, чтобы уединиться. Я извинилась, собралась, а затем пошла получать премию.

В 18 лет расстройство пищевого поведения не было для меня в новинку. Я начала сокращать свои порции, потому что приравнивала худобу к крутизне. Я по-настоящему верила, что, несмотря на обмороки и вечные голодные боли, в моём расстройстве есть нечто «высшее». Что быть худощавой значит быть плавучим безэмоциональным существом. А я не хотела ощущать эмоции, особенно досаду или тревожность. Я лишь хотела быть успешной. Вдохновлялась я человеком, на которого равнялась больше всего – своим папой.

Он всегда был спортивным человеком, понемногу занимался любительским баскетболом и плаванием. Также он всегда был хорош собой; на момент женитьбы на моей маме он был загорелым парнем ростом шесть футов три дюйма. На их свадебных фото его белозубая улыбка ярче её кружев, а её внешность всегда была менее яркой, чем у него. Ему нравилось быть самым красивым мужчиной в помещении и указывать людям на это. Он называл себя «Красавчик». Вот что значило для него быть мужчиной – хорошо выглядеть.

Вот одно из самых ранних моих воспоминаний о нас: отец будит меня соком из конопли. Мне было от силы девять лет, но я ещё помню вкус этого комковатого, кашеобразного зелья. «Выпей», – строго сказал он мне с улыбкой. Я выполнила его приказ, выцедив серую болотную воду. «Это сделает тебя сильной», – заверил он меня. Затем мы отправились на регулярную пробежку на три мили. Он всегда бежал впереди, очень тяжело дыша, но мои тощие ноги не отставали. Возвращаясь домой, он приветствовал мою маму словами: «Мари, в следующий раз ты точно должна к нам присоединиться. Мы сожгли 1000 калорий… Конопляный сок? Он бы тебе не помешал».

Он бы тебе не помешал.

Мой отец тренировался до изнеможения, садился на жёсткие диеты, питался исключительно зелёными соками, напивался до беспамятства, дисциплинировал своих детей вспышками гнева, а также курил сигарету за сигаретой, дабы заглушить желание поесть. Он хотел выглядеть, как человек, каждые выходные занимающийся кроссфитом, но его подтянутые мышцы и загорелая кожа скрывали беспокойную мешанину из обугленных лёгких, жирной печени и убитого желудка – следствие безжалостного столкновения алкоголя и питания.

Отец моего отца, мой дедушка, был стойким человеком. Во Вторую мировую Красная армия выгнала его из Латвии в Австралию, поэтому он стал зарабатывать на жизнь постройкой домов. Он построил семейный дом, в котором вырос мой папа, но был холодным, непоколебимым отцом. Говорил он немного, из-за чего мой отец – человек чувствительный – чувствовал себя брошенным. Но мой дед, хотя никогда и не давал физического или эмоционального тепла, всё же давал возможность какого-то принятия сквозь толстые укреплённые стены, которые построил. Его маскулинность была заметна в открытой кирпичной кладке и мышцах размером с футбольные мячи. Думаю, это спровоцировало что-то в моём папе.

Из-за работы мой отец не отрывался от рабочей электронной почты и звонков по скайпу. Он был задротом, айтишным гуру, поэтому не мог стремиться к определённому типу мужественности через профессию. Истощение его спортивного тела за письменным столом стало для него предлогом увлечься «Зоной». «Зона» – это диета из овощных соков холодного отжима. И всё. Всякий раз вместо еды, всю неделю. Только. Соки. «В «Зоне», – говорил он мне, оттягивая пояс, дабы продемонстрировать свою худощавость, – я могу сбрасывать по полфунта в день». Он отказался от соли и ослеп на восемь часов, из-за чего моя мама была вынуждена отвезти его в больницу.

Для него главное в «Зоне» – дойти до максимального предела потери веса и, смеясь, перейти его. Он хотел быть хозяином своего тела, но затем пил до бесчувствия. Это перекошенное чувство мужественности неизбежно оставляло свой отпечаток на женщинах в его жизни. У моей сестры, матери и у меня самой развились собственные расстройства пищевого поведения и проблемы с алкоголем. Джо, моя сестра, впервые встала на весы в девять лет и поборола анорексию лишь в прошлом году, в 22 года. Она сама боролась со своими алкогольными демонами.

Как-то раз, когда мне было десять, папа повёз нас побросать мяч в кольцо на местной баскетбольной площадке. С собой он взял упаковку пива Tiger и бутылку водки Absolut в придачу. Оказавшись там, он начал вести мяч сам, пьяный и потный. Мы сидели вне игры и смотрели, как он мажет с каждым броском, и тут моя сестра прокричала: «Мокрый!» Пошатываясь, он подбрёл к нам и вылил всё своё пиво на её одиннадцатилетнюю голову. Затем он выудил из рюкзака бутылку домашнего зелёного сока и оставил нас во дворе, беспомощных и изнемогающих от жары. «Я за сигаретами», – крикнул он нам. Я смотрела, как он уходит вразвалочку, а моя сестра, с одежды которой стекало пиво, крепко держала меня за руку.

Мою мать также увлёк предмет его помешательства. Когда мне исполнилось семь, она уже прошла липосакцию, отказалась от углеводов и без успеха походила во множество фитнес-клубов. Ей было 40 лет, и вес у неё был умеренный, но этого моему отцу было недостаточно. Поэтому они вместе тренировались и сидели на диетах. После тренировок они сидели на противоположных концах обеденного стола, молча выпивая каждый свою жидкость.

Несмотря на тренировки, мамин вес не менялся. Она обожала шоколадки и держала шоколадную заначку в ящичке шкафа, где лежало её бельё. Также у неё было заболевание печени, подразумевавшее проблемы с попытками сбросить больше веса. Впрочем, можно было не сомневаться, что мой папа никогда не позволит ей оставаться в «оцепенении». Он обожал отпускать небрежные замечания о её весе. «Мари, – говорил он в футболках Nike, пахнувших вчерашним запоем, – погуляй со мной перед работой. Выведем кое-какие токсины из организма».

Алкоголизм был крайне важен для его мужественности. Хотя это и вредило его похудению, папа, тем не менее, всегда заканчивал рабочую неделю бутылочкой европейского алкоголя и упаковкой пива. Он не мог пить спонтанно среди недели, потому что это нарушило бы его режим тренировок. Поэтому каждую пятницу он превращался в неуклюжего ребёнка под мухой и запирался у себя в кабинете.

Засим следовал шквал словесных оскорблений (мы были «сучками» и «не ценили его»), а после этого – истеричный плач из-за того, что он «не состоялся как отец», или из-за того, что «всем всегда наплевать». Если мы с сестрой были особенно напуганы, мы вызывали такси и гостили у подруги, пока мама терпела его капризы. Но вскоре мы узнали, что он не боится искать нас, сев за руль пьяным. Он не боялся разбить машину, не боялся ареста, да и попасть в больницу тоже.

В конце концов его тревоги стали моими привычками. К 18 годам у меня было тяжёлое расстройство пищевого поведения, а также нездоровая зависимость от алкоголя. Я питалась сырой пищей до четырёх, рьяно тренировалась и радовалась юности без месячных. Мне очень нравилось, что моё тело сотрудничает со мной, помогая мне разрушать самое себя и хорошо выглядеть.

Самый жуткий момент моего добровольного голодания настал тогда, когда я узнала, что папа изменяет маме. Её звали Моника, и она была из Румынии; волосы у неё были оранжевые, как солома, и даже сейчас, спустя много лет самоанализа и психотерапии Моника ещё остаётся для меня шлюхой-разлучницей. В то время гнева во мне было даже больше, чем сейчас. Дабы заглушить эти эмоции, я встала на беговую дорожку. Я работала над единственным, благодаря чему чувствовала себя на коне. Я не могла справиться с папой, но могла управлять своей худобой.

Сестра находила меня изнурённой, бегущей по дорожке, словно зомби. Она пыталась стащить меня с тренажёра, но я сопротивлялась ей ногтями и слезам. Когда это не срабатывало, она уговаривала меня. «Пенни, – говорила она. – Представь себе, на что ты могла бы потратить эти два с половиной часа каждый день, если бы не тренировалась. Ты могла бы читать, слушать подкасты, смотреть кино или даже обучиться новому навыку». Это-то и стало решающим фактором: я не хотела растратить жизнь попусту в «Зоне», как папа. Я хотела быть чем-то большим, чем свои тревоги.

Переехав за границу, я обрубила все связи с ним, которые у меня ещё оставались. Во время одного международного перелёта он напился, назвал меня сукой, а затем пригрозил подраться с одним из пассажиров, который попытался прекратить гневную тираду в мой адрес. Моя психолог говорит, что поддерживать отношения с ним невозможно. «Ради твоих нынешних успехов в борьбе с диетой и тревожностью, – объяснила она. – Пока что, пожалуй, лучше всего отношения с отцом на расстоянии». Мы до сих пор периодически общаемся, и я думаю, что всё-таки люблю его, но не стала бы просить его меня защитить. Не потому что я думаю, что он бы меня защитил (а он бы сделал это, пусть и странно, по-своему), а потому что я не могу рисковать: а вдруг он снова лишит меня уверенности в себе?

Моя мама тоже не хотела, чтобы он истощил её. Она приняла его обратно после измены, но в итоге всё равно подала на развод. Ей надоел огуречный сок холодного отжима, на 70 процентов состоявший из виски. Как ни странно, они до сих пор остаются друзьями; она время от времени возит его в больницу и покупает ему еду, когда он не может позволить её себе сам. Но она отдалилась от него в романтическом плане. Она любит своё тело, пьёт шанди и совершенно не тренируется. Выглядит она как никогда счастливой.

Мой папа до сих пор алкоголик. Пару месяцев назад машина скорой помощи умчала его в реанимацию: оказалось, что из его икры торчит огромная пластина из стекла. Он по пьяни выбил свою парадную дверь и не смог заставить себя обработать рану или позвать на помощь. Вместо этого он просто сидел и ничего не делал, между тем как вокруг его тела стекала в лужу кровь, и тут его нашёл сосед.

Он пробует проходить психотерапию. Когда мы – крайне редко – разговариваем по телефону, он упускает из виду серьёзную пропасть, которая становится шире. «Я стал спокойнее, Пенни, – говорит он, – у меня скоро будет огород, а ремонт дома почти закончился. Не могу дождаться того момента, когда ты его увидишь». А я говорю ему, что расстояние нам на пользу. Я не напоминаю ему о том, что в моём последнем воспоминании о доме, который он ремонтирует, он по пьяни выкидывает меня из него. Он же не говорит мне о стекле, которое торчит у него из ноги, словно воткнутый в землю флаг. Вместо этого я, как по телефону, так и лично, жду, когда он станет лучше. Потому что я лучше и я счастлива. Я только жду, когда он меня догонит.