Каково это – вырасти с глухими родителями

Питеру Бонсеру было всего 11 лет, когда умер его трёхмесячный брат. Поскольку его родители не могли воспринимать вербальный язык врачей в больнице, ему пришлось объяснять им подробности дела.

«Я переводил все условия похорон для мамы с папой, – говорит он, имея в виду AUSLAN, язык глухих австралийцев. – Моя бабушка говорила мне: «Можешь это им объяснить? Ты ведь делаешь это лучше, чем я». Она поздно занялась языком жестов, но я знакомился с ним с самого рождения».

Принадлежа к ДГВ, то есть детям глухих взрослых, Бонсер живёт в сложной культурной плоскости между мирами глухих и слышащих. Этот официальный термин обозначает детей, которые сами нормально слышат, хотя один или оба из их родителей являются глухими.

Сложность этой динамики заключается не только в общении: в Верховном суде рассматривалось не одно дело о дискриминации сообщества глухих, и мысль о том, что глухие люди неспособны быть хорошими родителями, к несчастью, широко распространена.

Роль ДГВ также подразумевает серьёзные обязанности. Многие ДГВ с раннего возраста выступают переводчиками для своих родителей, и это может подразумевать принятие на себя обязанностей, обычно достающихся только взрослым. Бонсер, основатель CODA Australia, говорит, что организация поминок по его умершему брату была важным опытом. Но она также совершенно не была необычной для царства глухих, говорит он, где подобные переводы бывают сплошь и рядом. Собственно, нечто подобное случилось с ним менее года спустя.

«Моя мама была беременна, но у неё случилось кровотечение, – говорит он. – Её пришлось везти в больницу на скорой, а ребёнка пришлось абортировать. Мне было 12, и вот я снова вызываю скорую, залезаю с ней в машину, чтобы отправиться в больницу, перевожу ей всё об аборте ребёнка и наблюдаю за переливаниями крови».

С другой стороны, несмотря на недостаточное внимание государственного сектора, статус РГВ (ребенка глухих взрослых), по словам Бонсера, предоставил ему путь к исполненному тонкостей общению. Он и его жена (родители которой тоже были глухими), хотя и могут слышать, всё равно вставляют в личные разговоры жесты. «В языке жестов есть способы выразить или сказать то, что кажется лучше или уместнее [на языке жестов, чем] по-английски, – объясняет Бонсер. – Мы иногда говорим о чём-то жестами, потому что это действительно передаёт наши мысли».

Смотреть о семьях ещё:

Иви Махони – писательница и РГВ, и она утверждает, что её родные рассматривали её слух как очень ценный навык. «Если моим родителям нужно было кому-то что-то сказать, я делала это за них», – говорит она. Махони – старшая из шести детей, и в детстве она выступала главной переводчицей. Её роль была гибкой: она переводила простые диалоги, например, бытовые разговоры, а затем разбиралась с более динамичными проблемами, к примеру, счетами родных.

«Когда мне было девять лет, мы с мамой ходили к таксофону, звонили, например, в энергоуправление и сообщали что-нибудь важное», – говорит она.

Но часто содержание разговоров было слишком сложно. Она не знала, какие уточняющие вопросы задавать или к кому с ними обращаться. Иногда, вешая, наконец, трубку, Махони чувствовала, что потерпела крах. «Это не придавало мне уверенности. Мама всегда спрашивала меня: «Ты сказала им то-то и то-то?», а я говорила: «Нет, я не знала, что так надо». Мне всегда казалось, что я её подвела».

Неспособность официальных организаций надлежащим образом предоставлять ресурсы ДГВ и их семьям может иметь огромное психологическое воздействие. Брент Филлипс, глухой отец двух слышащих детей и директор VicDeaf Australia, утверждает, что существуют организации вроде его организации, которые предлагают ресурсы и программы семьям ДГВ. Однако «ещё предстоит сделать очень много для распространения информации о родительстве и воспитании детей в двуязычной среде, о том, как добиваться максимального успеха, а также об участии в обществе».

«Нужно обратить внимание на 95 процентов глухих детей, рождающихся у слышащих родителей, – продолжает он, – и сделать так, чтобы эти родители могли принимать информированные решения по вопросам общения, медицинских и культурных вмешательств». В конечном счёте, добавляет Филлипс, «это не вопрос глухоты или слуха – это ситуация, в которой любящая, сплочённая семья пользуется прекрасным визуальным языком для общения и установления близкой связи».

Тем не менее, некоторым ДГВ первые несколько лет обучения в школе кажутся бурными из-за лингвистических ограничений. Хотя некоторые ДГВ и могут казаться менее развитыми по сравнению со своими слышащими сверстниками, дело в том, что они не были окружены разговорным языком. Некоторые учителя ошибочно толкуют это как сниженные интеллектуальные способности.

Джейд Перри, представительница CODA International, говорит, что могла говорить на AUSLAN [австралийском жестовом языке] с двух лет, но её учителя полагали, что её недостаточное владение английским – это нарушение обучаемости. «Хотя я понимала, что происходит, мои учителя думали, что у меня какие-то интеллектуальные проблемы, хотя с интеллектом у меня на самом деле не было никаких проблем, – говорит она. – Просто я не могла сказать это на [их] языке».

Большинство ДГВ наверстают упущенное к моменту достижения зрелости благодаря занятиям с логопедами. Но ресурсы ограничены, говорит Перри, которая считает, что нужно больше программ помощи, которые помогали бы профессиональным педагогам понимать ДГВ. «Я знаю очень много людей, скажем, детских психологов и педиатров, которым [ещё] предстоит осознать глухоту как сообщество и понять, что ДГВ – его часть», – говорит она.

Сколько именно ДГВ существует – это «вопрос на миллион долларов», утверждает Перри. Начнём с того, что количество глухих людей в целом оценить крайне сложно; согласно нынешней оценке в Австралии, существенные проблемы со слухом есть у каждого шестого австралийца. Она говорит, что у большинства глухих людей есть слышащие дети, а 95 процентов глухих детей рождаются у слышащих родителей, и это значит, что глухие дети бывают лишь у небольшого процента глухих людей.

Таким образом, большинство детей глухих родителей будут ДГВ. «Точное количество – кто знает… – говорит она. – Я не думаю, что мы его когда-нибудь узнаем».

Иви Махони написала о своём опыте РГВ в воспоминаниях. Их название происходит от вопроса, который задавал ей отец, когда она была маленькой: «What Does the Sea Sound Like?» («Как звучит море?»).