Вся ужасная расистская и сексистская хрень, которую ваши родственники говорят за праздничным ужином

Кузен-сексист, дедушка-гомофоб, тётушка, которая называет бразильские орехи «пальцами нигеров», а потом смеётся над этим. Ещё есть папенька, который разбрасывается словом «гейство», как тупой старшеклассник в 2005-м, и бабушка, у которой иммигранты виноваты, ну, практически во всём. Собраться вместе на праздники значит столкнуться не только с разрывом поколений, но и с разрывом в социальной осознанности. Так как в СМИ постоянно мелькают Трамп и #MeToo, в этом году он всплывёт обязательно.

Когда член вашей семьи допускает одну из этих оплошностей (жестокостей?) в разговоре, у вас, в принципе, два варианта: либо что-то сказать, либо не сказать ничего. Думаю, мы все можем согласиться, что правильно давать бой мракобесию, но что, если это непременно испортит обед вскладчину или даже подставит под угрозу отношения?

Если вы квир или небелый, то бремя социального просвещения кого-либо (или попыток оного) необязательно должно ложиться на ваши плечи. Теоретически это должно быть важнее для белых и обладателей иных привилегий. Как бы то ни было, ставки могут казаться неприятно высокими, особенно если цель вашего вечера -–просто обожраться и напиться до беспамятства под идущее на повторе «Рождество Чарли Брауна».

Надеясь, что мы сможем выучиться на примерах, VICE попросил кое-кого рассказать истории о противостоянии с нетерпимыми родственниками, и они поделились своими воспоминаниями, не всегда идеальными. Потому что иногда дяде Тоду нужно погрозить пальцем.

*Имена изменены.

Мне довелось повоевать практически со всеми своими ближайшими родственниками, но мой папа – классический тролль, он говорит что-нибудь специально, чтобы обидеть мою маму или меня. С ним я боролась более-менее успешно.

Самый большой успех получился, когда он начал шутить о насилии, пережитом Рианной. Я скривилась, подала рукой знак своему партнёру и спросила: «Если бы он со мной так поступил, это было бы смешно», – и мой папенька заткнулся. Эта мысль как-то не приходила ему в голову. Риторики «она же чья-то дочь» я в целом пытаюсь избегать, потому что это компромисс, когда приходится взывать к его любви ко мне, чтобы заставить выказать минимальное уважение к другому человеку. Но мне кажется, что это сработало, так как он изначально знал, что выражается неправильно и что вся соль шутки заключалась в грубости его слов. Из-за моего вопроса он лишился возможности убрать из ситуации свои чувства и, как мне кажется, вынужден был признать, что для него эта ситуация – что-то другое, потому что речь идёт о чернокожей женщине. С тех пор он при мне даже не делает отсылок к «Новобрачным».

Наименьшего успеха я добилась за ужином, после того, как он высказался о нескольких женщинах, с которыми работал. Я интересовалась у него, что он имеет в виду («А почему это ты называешь их «своими девочками»? Кого ты имеешь в виду, когда говоришь, что «они все» трудолюбивые?»), и в итоге дошло до того, что он обвинил меня в категоричности и чрезмерной чувствительности, а я обвинила его в расизме, сексизме и снисходительности. Он вышел покурить, чтобы согнать злость, а когда он вернулся, я, не глядя на него, громко объяснила матери тексты Сары Ахмед о «феминистке-ворчунье». Почему-то это не открыло его разум для критики.

Я отправился в поездку с несколькими родственниками, и мы проезжали через резервацию. Как именно началась эта дискуссия, я не помню, но мой двоюродный брат начал говорить о том, что государство без толку обеспечивает коренному населению налоговые льготы и прочие «подачки». Его довод, наверное, уже слышали мы все: зачем нам платить за ошибки предков? Забудем об этом.

Я сказал что-то вроде: «Как ты смеешь говорить «забудем об этом», учитывая то, сколько у тебя привилегий? Как ты можешь даже делать вид, что всё понимаешь?» Я, не мудрствуя лукаво, обвинил его в невежестве, и это однозначно было неправильно, так как мой двоюродный брат может довольно энергично защищаться, если ему кажется, что я разыгрываю карту «я образованнее тебя», к чему я уже прибегал, хотя и не гордился этим. Двоюродный брат и дальше заявлял, что признание земель за коренным населением бессмысленно, и тут я снова взбесился. Я сказал ему, что ему, прежде чем делать выводы, не зная ситуации, сначала нужно почитать кое-что по этому вопросу или с кем-нибудь поговорить. Мы довольно энергично ругались на заднем сиденье, в то время как остальные родственники молчали впереди. Кажется, по радио звучала песня The Tragically Hip. Всё это было очень по-канадски (потом мы увидели медведя), а я в конце концов расплакался – это случается всякий раз, когда я ругаюсь с родными.

Я временно перестал обсуждать с ним этот вопрос. Наверное, я вообще не тот человек, которому следовало бы много кого-то просвещать насчёт проблем коренного населения, потому что я белый, а значит, у меня всегда будут слепые пятна. Кроме того, мои отношения с двоюродным братом в остальном отличные – мне не хочется им навредить. Он умный, великодушный и, наверное, во многом добрее меня. Но его неготовность послушать кого-то именно по этому вопросу постоянно меня волнует. Не знаю, выйдет ли это когда-нибудь исправить.

Когда мне было 14 лет, я жил с бабушкой и учился в старшей школе в центре Оттавы, а бабушка в то время постоянно говорила что-нибудь жутко гомофобное или расистское. Я учился в художественной школе, и порой она забирала меня оттуда и заявляла, что там полно педиков и её смущает, что я провожу время в районе, где очень много пакистанцев и индийцев, так как район там действительно был очень разнообразный в расовом плане. В то время я втихомолку смирялся со своей гомосексуальностью, а она постоянно спрашивала, скоро ли я приведу домой девушку. Она побаивалась, что я окажусь геем, потому что хожу в старшую школу с художественным уклоном. Мне даже приходилось водить к нам на ужин подруг под видом девушек, потому что заставить её от меня отстать можно было только так.

Прошла пара лет, и я уехал в связи с поступлением в университет. Затем, то ли на двадцатый, то ли на двадцать первый день рождения, я вернулся в Оттаву. Тогда был ещё и День благодарения, и поэтому мы отправились в гости к ней. Там был мой дядя, которого я не видел уже лет десять и который только что вышел из тюрьмы, и он весь вечер странно на меня смотрел. Я чувствовал себя безумно неловко. Затем он пошёл на кухню и сказал бабушке, что думает, что я – гей. И поэтому у нас случился очень неприятный разговор.

Она спросила меня: «Это правда?» – а я сказал: «Да», – потому что мне казалось, что я больше не могу это скрывать.

Она отвела глаза так, как будто её ударили ножом или что-то в этом роде. Она была в шоке и винила моих родителей, прежде всего мать, в том, что меня в детстве не отправили в армию. Обсуждение было серьёзное, и я пять лет с ней не разговаривал, потому что она в тот вечер – в мой день рождения и на День благодарения – выставила меня за дверь, потому что не желала видеть меня в своём доме. Я пять лет её не видел и не получал от неё вестей. Также она разорвала все связи с моей семьёй. Она отказывается говорить с моей матерью или отцом. В прошлом году мой папа вообще испугался, что может заболеть раком, а она отфильтровала звонок от него.

Я просто думаю об этом так: «Если бы она была достойна присутствия в моей жизни, она бы в ней присутствовала». Но я не хочу, чтобы рядом со мной была такая злость, такой мрак и ненависть. Ей приятнее, когда её окружают люди, разделяющие её взгляды, но прогресс идёт, и эта группа становится всё меньше.

Как-то раз мой дядя неудачно пошутил во время речи Патрисии Аркетт по случаю получения «Оскара» за фильм «Отрочество», когда она посвятила свою премию матерям-одиночкам. Я вместе с кузенами и тётушками отреагировала на эту шутку (она была в духе «плак-плак, кошатницам-разведёнкам повсюду так тяжело жить на алименты, «детские» деньги и всё остальное»), закатив глаза. Мы поставили программу на паузу (спасибо Богу за PVRPause– мы не пропустили ни одного момента, когда церемонию вёл Крис Рок) и объяснили, что над жизнью матерей-одиночек смеяться нечего и что Аркетт, проливая свет на это, не становится жалкой и не хочет привлечь к себе внимание. Тогда обе стороны отреагировали эмоционально, искренне, и в итоге получилась хорошая дискуссия о феминизме, шутках за чужой счёт и эмпатии. Я потом обильно заела стресс чипсами Tostitos и сальсой, но оно вполне того стоило.

Я была в домике своих родных у озера – взяла отпуск, чтобы отдохнуть от стресса, как это бывало каждый год. Там не ловит мобильная связь и нет WiFi, поэтому узнать, что происходит в мире, не включив местное радио на настоящем радиоприёмнике, невозможно. За несколько лет до этой поездки я блаженно нежилась на солнышке, лёжа на шезлонге, даже не зная о смерти Эми Уайнхауз, о которой узнала только спустя несколько дней. Здесь можно спрятаться.

Также здесь можно очень много плавать, дремать, читать, есть, пить и хорошо проводить время в компании одних только родственников. Я была с родителями и бабушкой. Моя бабушка была очень крутой, и мне всегда безумно нравилось проводить с ней время: она была забавной, интересной и была готова поговорить о чём угодно. Тогда была аномальная жара, неподалёку были пожары, а мы ели в патио полдник, состоявший из чипсов и сыра. До этого мы несколько часов пили, спасаясь от жары, а ещё – потому, что мы любим пиво.

Так как я из Ванкувера, мы говорили о том, о чём не может перестать говорить никто – о недвижимости и о жилье. Так как я не богата, дома у меня нет – я снимаю жильё. И моей бабушке это показалось несправедливым.

«Почему у тебя не может быть своего дома?» – спросила она.

«Потому что они очень дорогие».

«Ну, мы все знаем, почему».

А затем я глотнула ещё чуть-чуть пива, потому что могла только предполагать, что будет дальше. В этот момент моя мама явно занервничала, не зная точно, какую свою сторону я проявлю – спокойную или злую.

«Все эти гости с Востока. Они всё скупают и портят рынок жилья», – заявила она.

Я ничего не знаю о рынке жилья. Я не гений по части недвижимости, и я, в сущности, понятия не имею, как работают деньги, если не говорить о транзакции для покупки новой коляски. Но я знаю, что это был жуткий расизм. Сначала я пошла по тропе разума.

«Я знаю, что ты из другого поколения, но так говорить нельзя… А как же богатые белые люди?» – спрашиваю я.

«Мы не о них говорим». И она, не моргнув глазом, начинает гневную тираду о том, как богатые азиаты портят город своими деньгами. Я едва осознаю её слова. Быстро проглатываю пиво.

Я допиваю, выбрасываю жестянку из-под пива за ограду и начинаю дико размахивать руками. Не удерживаюсь, кричу и, вставая, переворачиваю стул.

«ТЫ ВЕДЁШЬ СЕБЯ ПО-РАСИСТСКИ! ТЫ МРАКОБЕСКА!»

Трясясь и ворча, я бросилась к пристани и нырнула сквозь задымленный воздух в прохладное озеро. К тому моменту, когда мы начали готовить барбекю на ужин, все уже вели себя прилично, но мне до этого пришлось долго вести себя осторожно.

Следите за сообщениями Мики Лемиски на Twitter.

Эта статья была впервые опубликована на VICE CA.