На арене вместе с одной из лучших женщин-тореадоров Мексики

Этот материал был опубликован в ноябрьском номере журнала VICE. Нажмите ЗДЕСЬ, чтобы подписаться.

Когда я прибыл на арену для корриды в Тлаcкале, одну из самых красивых и старых в мире, она была пуста. В пяти минутах ходу от главной площади – пространства, настолько полного влюблённых, музыкантов и провинциального очарования, что это почти казалось инсценировкой, – под монастырём 16 века стоит арена имени Хорхе «Эль-Ранчеро» Агилара, а средневековая колокольня монастыря отбрасывает тень на открытый солнцу стадион.

К 10 часам утра температура достигла 100 градусов по Фаренгейту. Накануне вечером мы с женой сходили на танцы, последствия чего я остро ощущаю, ожидая, когда одна из очень немногих женщин-матадоров Мексики, Карла Санчес Сан-Мартин, известная под сценическим псевдонимом Карла де лос Анхелес, закончит переодеваться в раздевалке арены. Я бегло осмотрел арену, испещрённую рядами высохших лаймов, пустыми бутылками из-под текилы и пятнами крови, а тем временем показалась де лос Анхелес.

Прежде, чем я отметил жару в надежде завязать светский разговор, я заметил её тяжёлый позолоченный парадный костюм и капли пота, стекающие из-под её монтеры, чёрной шляпы, увенчанной двумя заокругленными бугорками. Решил не разевать варежку по поводу погоды.

Де лос Анхелес не живёт в Тлаcкале, хотя плакат у главного входа и чествует её за то, что она однажды помиловала здесь быка. Она приехала на машине из Аписако, промышленного города в 20 милях отсюда, вместе с двумя ребячливыми «новильеро», тореадорами-любителями, которые также помогают де лос Анхелес тренироваться. Там, на окраине Аписако живут и тренируются на едва ли не лучших в стране скотоводческих фермах, привлекающих ценителей со всего мира корриды, другие матадоры. Мне было интересно узнать кое-что о мексиканской корриде. Также, мне было интересно узнать эту часть Мексики: какова жизнь в самом маленьком штате страны, его колониальная история, а также история молодой, амбициозной матери-одиночки, участвующей в том, что некоторые люди считают наиболее сильно опороченным и самым жестоким занятием на планете.

На арене де лос Анхелес на моих глазах начала своё первое упражнение, разминку, во время которой новильеро держал пару рогов и махал ими вокруг матадорки, а она сделала ряд обманчиво простых движений, воспользовавшись своим розовым «капоте», плащом для корриды. При таком разборе я видел корриду во всей красе, достойной балета; вместо маячащей угрозы в виде быка я сосредоточился на ногах де лос Анхелес.

По арене эхом прокатился возглас: «Оле!» На холме вверху собралась, чтобы подразнить нас, компания мальчишек-подростков. Де лос Анхелес невозмутимо продолжала свои упражнения. В конце концов мальчишки прекратили смеяться и замерли, словно зачарованные. Возможно, дело было в близости церкви, но в их молчании было нечто благоговейное.

Для её следующего упражнения Бернардо, ещё один новильеро, выкатил небольшую тачку с прикреплённой спереди головой быка. На небольшой платформе прямо за головой находился стог сена. Де лос Анхелес выполнила «волапье» – фирменную смертельную атаку, во время которой бык, загипнотизированный плащом, опускает голову под саблю тореадора. Она бросилась к тачке, между тем как Бернардо пошёл на неё. Она с самоубийственным рвением бросилась вниз, умудрившись всадить саблю в бутафорскую голову, одновременно сделав пируэт всего в нескольких дюймах от рогов. Повернулась и одарила ухмылкой мальчишек на холме.

Этот приём она повторила ещё дюжину раз с механической точностью. Сколько быков она убила? «Двести, – заявила она мне. – И я с Божьей помощью надеюсь убить ещё 200».

В Тласкале де лос Анхелес – своего рода знаменитость. По дороге на встречу с ней в тот день я наткнулся на крупный тематический ресторан «под корриду», примыкающий к арене. Ко мне побежал здороваться один из нескольких праздношатающихся официантов. Я спросил, знает ли он Карлу де лос Анхелес, и он отреагировал гримасой, а затем сказал с негромким смешком: «Кларо», то есть: «Конечно». Он изучил моё лицо и одежду, пытаясь отыскать некий след моего происхождения, а затем резко повернулся и ушёл прочь.

Однако за день до того, как добраться до арены, я поговорил кое с кем из местных и пришёл к выводу, что, хотя коррида и является одной из главных достопримечательностей города, она, пожалуй, не так уж и популярна. В сезон трибуны на ней заполняют туристы – в основном мексиканцы. В рок-клубе, где посетители заказывают текилу целыми бутылками и орут на ломаном английском песни Pearl Jam и Stone Temple Pilots, фронтмен грандж-кавер-группы доверительно сообщил мне, что здесь людям коррида не особенно интересна и что это испанская традиция. Он сплюнул на пол, едва не попав мне на обувь.

Другой местный житель поведал мне, что считает арену для боя быков памятником того времени, когда их предков обманом заставили помочь испанцам сражаться с мексиканцами.

История Тласкалы расходится с историей значительной части Мексики из-за раннего союза с испанцами. В доиспанские времена свирепых тласкальцев окружали соперники-ацтеки; эту ситуацию конкистадор Эрнан Кортес использовал в своей авантюре по завоеванию нынешнего Мехико. Сначала Кортес сражался с тласкальцами. Затем он убедил тысячи тласкальцев вступить в его ряды против ацтеков. Дабы символически ознаменовать эту дружбу (и фактически закрепить присутствие Испании) Кортес приказал построить первую церковь в Америке, церковь святого Франциска, которая находится прямо напротив арены для боя быков. Большая часть строений и многие традиции (в том числе коррида) несут на себе некое историческое бремя.

Когда мы встретились на арене, я спросил де лос Анхелес, что привлекло её к корриде, спорту, в котором ей приходилось терпеть не только жестокость быка, но и мачистские настроения окружающей его культуры. «Однажды я отправилась на корриду – сказала она. – И не знаю, что это было – аромат, адреналин или даже музыка, – но мне это показалось волшебным. Это звало меня». Я энергично кивнул головой, так как меня привлекает в корриде её эстетичная зрелищность, не имеющая аналогов в современном спорте. Это было особенно очевидно, когда я стоял на арене в Тласкале. Всё в причудливой и мелодраматичной корриде – её абсурдная серьёзность – несёт на себе лёгкий след юмора, который немедленно испаряется, когда своими глазами видишь, как дрожащий, раздражённый бык бесславно падает замертво.

Прежде, чем мы покинули арену, де лос Анхелес переоделась в уличную одежду – футболку с надписью «Испания» и флагом этой страны на спине. Я осторожно поинтересовался у неё насчёт влияния испанцев и спросил, не смотрят ли тореадоры Испании на мексиканских сверху вниз. «Находясь здесь, они очень сильно хотят биться с быками. Они добрые и вежливые. Но когда мексиканцы приезжают в Испанию, [испанцы] проявляют расизм».

Возможно, рассматривать корриду как вредное колониальное наследие, привнесённое извне, особенно из-за её вычурных позолоченных костюмов и символичной театральности. Однако жители доколумбовой Мексики также чествовали проявления ритуализированного насилия и, как известно, приносили в жертву животных. Корриду можно рассматривать как продолжение существовавших ранее традиций.

Есть ещё одно явно европейское влияние – католическая церковь, один из наиболее долговечных вкладов Испании в Новый свет. В 18 веке, когда коррида стала стандартизированным спортом с правилами и нормами, инквизиция вполне активно действовала по всей Испании и её империи. Как отметила профессор семиотики Беатрис Пенас в сопроводительном эссе к «Смерти после полудня» Хемингуэя, коррида постепенно превратилась в форму «публичного суда», отражение единства церкви и государства против общего врага, еретиков, которое в качестве наказания применяло жуткое насилие-перформанс.

Почему-то я ожидал и, возможно, даже желал того, чтобы де лос Анхелес интересовалась историей больше. Однако, как и многое в современной Мексике, прошлое и настоящее смешались, чтобы породить нечто совершенно иное. Последствия колониализма – к примеру, межрасовые браки, язык, культура и религия – наложили свой отпечаток. Возможно, я был неправ, ожидая, что один человек, который и так уже борется на стольких фронтах, возьмёт на себя дополнительное бремя.

Когда мы расстались, я вышел на главную площадь, Площадь Конституции, окаймлённую рядами зданий пастельных цветов с классическими арками, глядя на квинтэссенцию колониальной Латинской Америки. Среди этих маленьких, почти насмешливо исторических зданий, я почувствовал себя так, как будто перенёсся в прошлое. Мне уже дали понять, что в каком-то смысле бои и, вероятно, эта площадь были созданы для того, чтобы такие туристы, как я сам, ощущали связь с призраками Тласкалы – приходили и смотрели на бой, курили сигары и пили пульке, зелье, изготавливаемое из сбродившего сока местного растения магуэй. (Тласкала даже славится официальным Маршрутом пульке). Так что ощущения у меня были противоречивые. Меня как человека, которого уже давно очаровала история этого региона, привлекала эта сцена, но это также казалось неправильным: я знал, что то, что привело меня туда – любопытство в отношении мексиканской корриды – отягощено немалым моральным и историческим бременем.

Я зашёл в близлежащий Музей искусства Тласкалы, изящный, гостеприимный музей, в котором демонстрируется региональное и иностранное искусство – прежде всего работы Фриды Кало. В музее, бывшем особняке, некогда принадлежавшем доброму другу Кало, поэту Мигелю Н. Лире, я увидел работы художницы в таком контексте, который, вероятно, им и нужен: в храме сельской Мексики, расположенном среди памятников тёмным страницам её истории. Я стоял перед автопортрером Кало, а её метисские черты также иллюстрировали историю страны (её бабка по матери была испанкой, а дед по матери – мексиканского и индейского происхождения). Её лицо, как мне показалось, выражало раздражение, и это напомнило мне те выражения, которые порой возникали на лице де лос Анхелес в этот день.

В галерее к картине подошла маленькая девочка и вслух спросила по-испански из-за моей спины, почему Кало больно. Кало была художницей, не скрывавшей своих страданий; из них выросла немалая часть её творчества. В каком-то смысле это справедливо в отношении некоторых частей Мексики – страны, переносящей боль, из которой произрастает красота.

Де лос Анхелес также пришлось пережить боль и страдания. В 2014 году она дважды получила серьёзную «корнаду», то есть рану, от одного быка на мероприятии в Мехико, на котором выступали ещё две женщины-матадоры. Во время интервью в больнице де лос Анхелес сожалела, что не смогла убить быка. Такую преданность можно истолковать как признак социопатии. Однако, также возможно, что де лос Анхелес рассматривает убийство быков как сокрушительный удар по мачистской культуре. За время нашей короткой встречи де лос Анхелес призналась, что мужчины в её жизни, как профессиональной, так и личной, не поддерживали её бойцовскую карьеру и что она сталкивалась с сексуальными домогательствами. Она поведала мне, что её бывший менеджер проявлял жестокость. Также она сказала, что, хотя отцу её дочери не нравилось, что де лос Анхелес столько времени проводит с матадорами, «он изменял мне с десятью девушками». Де лос Анхелес это надоело, и она ушла от него.

Знание о трудной личной жизни необязательно порождает сочувствие. Некоторым эти факты представляются доказательствами кармической справедливости. Тем не менее, я не могу не ощущать некое восхищение этой женщиной, которая бросила вызов женоненавистничеству, ставя себя в ситуации, подвергающие её постоянной угрозе. Но чтобы справиться с этим, она сама становится угрозой и, как ни странно, становится похожей на мачиста, которого презирает.

«Я бы никогда не позволила своей дочери этим заниматься», – поведала она мне. Что-что? Это же не совсем то, за что борется де лос Анхелес, то есть право любой женщины – даже её собственной дочери – войти в лабиринт и, как говорится, убить Минотавра? «Нет. Боль уж слишком сильная».

Возвращаясь на автобусе в Мехико, я думал о де лос Анхелес и обо всём, через что она прошла, чтобы добиться успеха в мире корриды, о её противоречиях и о более непостижимой истории о том, как страна, мучимая страхом – страхом коррупции, преступности, сексизма, – движется вперёд.

Я не додумался спросить де лос Анхелес, как она сама справляется с последней проблемой. Подозреваю, что она бы мне не сказала. Потому что для ответа на тот вопрос ей пришлось бы признать, что боль – это преграда. Благодаря де лос Анхелес и Тласкалу я увидел её как нечто совершенно иное.