Этот кошмарный бургер-арт – идеальная метафора Америки

Мир для художника Аарона Джонсона начал искривляться и разваливаться в годы президентства Джорджа Буша-младшего. Политический и социальный хаос вокруг 11 сентября и войны в Ираке вдохновил этого бруклинского художника на то, чтобы с помощью своих карикатурных картин и скульптур показывать человечество в самом откровенном и мерзком виде.

Его яркие галлюцинации о сексе, насилии и гамбургерах сливаются с американской иконографией. Острозубые монстры и ковбои-мутанты поедают панкейки и человеческую плоть. Но за пределами этого гротескного зрелища Джонсон обнаруживает врождённую нежность – она проявляется в тёплых объятиях монстров или исполненном ужаса взгляде людоеда.

Потратив много лет на изображение этой искажённой реальности в добросовестных картинах, написанных акриловыми красками, Джонсон начал экспериментировать с более свободными формами, к примеру, скульптурами из старых носков. Новые текстуры дают ему возможность свободно углубляться в свою психику, открывая подсознательные закономерности близости и агрессии. Сейчас у Джонсона сольная выставка «Turkey Pistol Dinner» («Ужин с индюшиным пистолетом») в парижской галерее Galerie Sebastien Adrien.

VICE встретился с Джонсоном, чтобы поговорить о Трампе и накоплении носков, а также побывать на экскурсии по его красочной антиутопии.

VICE: В вашем творчестве есть нечто очень тревожное, но игривое. Вы действительно хотите, чтобы зритель ощущал это напряжение?

Аарон Джонсон: Меня всегда интересовал гротеск и то, как могут сталкиваться юмор и ужас, как могут работать вместе отвращение и красота или эротизм и смерть. Словно ужасная пара в момент взаимной нежности. Должен быть какой-то баланс.

Почти невозможно не ощутить к этим монстрам сочувствие. Как бы вы описали их и мир, в котором они живут?

Это нарисованный мир, являющийся отражением этого мира и пропущенный через меня и краску. Это мир, помнящий, что мы – животные, просто тела, в которых какое-то время существует духовное «я». Мы – биологические существа, которые что-то едят и переваривают, и на свете, вероятно, есть существа, желающие поедать и переваривать нас, поэтому на картинах очень много ртов.

Я не вполне понимаю этих существ и не совсем точно знаю, как их описать, поэтому и продолжаю их создавать. Порой они кажутся мне очень реальными. Они проявляются в процессе создания картин. Моя роль, по-видимому, заключается в попытках открыть портал, через который они могли бы пройти. Проявляются циклы жизни и смерти, секса и смерти, порождения и разрушения.

Также вам удаётся комментировать более поверхностное социальное зло, например, текущие политические события.

Я считаю свои сцены и персонажей не конкретно нарративными, а скорее похожими на призраков, беспокойных духов с определённым американским подсознанием. Я думаю об этом сейчас, в эпоху Трампа. Что делать, когда мир кажется таким гнусным и злым? Мне кажется, вокруг нас до сих пор очень много любви и света, а чтобы их найти, нужно просто постараться. Вот такая двойственность присутствует на этих картинах.

Я каждый год создаю несколько произведений из категории «гротескная Американа». Все мои картины 2008 года были написаны на американских флагах. Это был последний год президентства Буша-младшего, поэтому вплоть до этого года я делал очень много произведений с ковбоями, думая о токсичной маскулинности американского мужчины. Там были реактивные бомбардировщики из членов, сбрасывавшие бургеры. Я думал об иракской войне, нашей реакции на 11 сентября, глобализме и распространении американской трэш-культуры.

Ваш визуальный язык – ковбои, зубы, фаст-фуд – изменился достаточно мало.

Мой язык обращается к анималистической стороне человечности. Наши зубы могут быть довольно кусачими, если вспомнить, что мы способны есть. Пицца и бургеры могут неплохо представлять собой бросовую американскую культуру, особенно если вспомнить о жестокости на бойнях. Насилие лежит в основе очень многого в нашем современном мире. Всё это как бы прикрыто этаким покровом консьюмеризма. Бургеры, которые я создаю, может, и не кажутся такими уж безобидными – они чуть ярче выражают стоящее за ними насилие.

Как, на ваш взгляд, развивалась ваша практика после избрания Трампа?

Мне потребовалось немного эскапизма, который породил картину «Уехали на рыбалку». Я вырос в Миннесоте, поэтому поездку на рыбалку воспринимаю как своего рода уход от реальности. Я подумал, что будет интересно взять несколько безобидных тем – поездки на рыбалку, управление пикапом на просёлочной дороге или валяние в горячей ванне – и сделать эти расслабляющие эскапистские сцены ужасными и испорченными. Идея состоит в том, что выхода нет нигде.

Эта идея «отсутствия выхода» также чётко выражается в вашем решении создавать картины о Трампе.

Никому не верилось всерьёз, что Трамп победит, но у меня было такое ощущение: я уже представлял себе, какие ужасные картины с монстром-Трампом создам, если он победит. Я представлял себе водоворот зубов у него на лице и на животе, готовый просто вдохнуть и пожрать всю вселенную целиком.

После его победы мысль о создании этих работ меня попросту пожирала. Создав «Митинг за Трампа», я понял, что сильно сосредотачиваюсь на толпе, из-за чего начал рисовать всевозможную брутальщину: американские флаги и морды монстров, атомную бомбу, взрывающую череп, рвоту из Cheetos, избиение чернокожего парня белым. А Трамп просто стоит голый и с малюсеньким пенисом.

Считаете ли вы, что с гротеском важно работать с неким чувством юмора?

Да, разумеется. Мне нравится создавать по-настоящему щедрые и роскошные зрелища, картины, дающие зрителю очень много. Скажем, в случае с картинами из носков, я, создавая из носков эти формы, хочу вызывать мысли об абсурде, неожиданности и чувстве юмора.

Я начинал, просто окуная носки в клей и воду, бросая их на холст и обливая их краской. По-моему, это просто очень глупо и весело – использовать носки в качестве хулиганского материала в священной сфере живописи.

Назвали бы вы эти работы картинами?

Мне кажется, что они находятся в области живописи. Но мне нравится то, что с точки зрения контекста и истории живописи, поместив на холсте носок, можно осквернить чистоту того, чем якобы должна быть картина. Также интересно, что эти носки способны имитировать готовый мазок кисти. Я поиграл с идеей толстого мазка кистью импасто, так что это как бы шутка об этой идее и одновременно отсылка к ней.

Этакое аутсайдерское искусство.

Мне кажется интересным то, что работы, которые традиционно считаются «аутсайдерским» искусством, сейчас с лёгкостью принимают в «инсайдерской» среде. Мне это нравится. А не нравится мне, когда работы настолько «инсайдерские», что понятны лишь очень небольшой аудитории. Мне нравится создавать работы, доступные для понимания любому, кто может оценить хороший фильм, роман или песню, без обязательной подготовки в области теории искусства.

В твоих носочных портретах юмор очень активно сливается с ужасом, а фигуральное – с абстракцией.

Хорошим примером этой дихотомии может быть мужчина, чьё лицо состоит из пистолетов-носков, и женщина из тако. Мне показалось забавным, что чьё-то лицо можно сделать из тако и что эти тако можно сделать из носков. Оболочка тако может быть кожной складкой, а мясо из тако – плотью или кишками. Меня всегда забавлял такой шок-контент в духе Garbage Pail Kids.

В случае «Пистолетова сына» («Son of a Gun») мне понравилась мысль о том, чтобы взять машину для убийств и деконструировать, а затем реконструировать её из чего-то слабого, бессильного и безвредного. Мне показалось интересным объединить это подростковое содержание с сосредоточенным мастерством, чтобы получить эти глянцевые, почти красивые красочные покрытия, а затем вставить их в контекст, в котором о них в первую очередь думается, что они вовсе не красивы.

Где вы взяли столько носков?

Ну, я быстро понял, что собственных старых носков мне совершенно не хватит, поэтому начал просить людей в Facebook присылать мне свои старые носки. Они не знали, что я с ними делаю, так что было немного весело. Когда мне присылали носки, я в ответ отправлял небольшой рисуночек маркером.

Благодаря этому обмену и этому процессу работа стала менее единоличной. Эти интерактивность и сотрудничество мне понравились. А ещё мне нравится думать, что носки, возможно, сохраняют маленькие частички сознания своих жертвователей. Затем они превращаются в своего рода передатчики коллективного сознания.

Вы используете множество разных материалов и техник. Связан ли каждый метод с определённым намерением?

Я недавно экспериментировал с техникой рисования кляксами, в которой нужно просто брызгать краской на бумагу, а затем дуть на неё, снова и снова, искать в кляксах краски части тела и фигуры, а затем вырезать их – и пусть история разворачивается в процессе.

На самом деле никакого намерения нет. На «Митинге панкейков» («Pancake Rally») я не собирался изображать ещё и Трампа, но он просто оказался среди клякс. Мне не хотелось создавать ещё одно изображение Трампа, но оно благодаря этому сопротивлению как бы стало ещё сильнее. Отказ от контроля в пользу творческого беспорядка позволяет войти в нарратив чему-то подсознательному или неожиданному и даёт дорогу более абстрактным образам.

Макс Эрнст работал с похожей техникой и с её помощью использовал подсознание. В этих работах очень много радушной спонтанности. На мой взгляд, это присутствует в каждом процессе, к которому я приложил руку. Кажется, я наконец-то смирился с мыслью о том, что в моей практике может быть столько разных каналов и всё это может находиться в творчестве одного человека.

Следите за сообщениями Джулии Грей на Twitter.

Эта статья впервые появилась на VICE US.