В неспособности испытать оргазм нет ничего смешного

Крис Мацца – преподавательница писательского мастерства, директор Программы для писателей в Университете Иллинойса в Чикаго, а также автор более десятка книг – в том числе романов, сборников рассказов и грядущего «Charlatan: New and Selected Stories» («Шарлатан: новые и избранные рассказы»). Её первый роман, «How to Leave a Country» («Как выехать из страны»), выиграл премию ПЕН / Нельсона Олгрена в 1984 году, и с тех пор Мацца с невероятной прямотой исследует проблемы, связанные с местом, сексом, гендером и иерархией. С «Something Wrong with Her: A Real-Time Memoir» («С ней что-то не так: мемуары в режиме реального времени») Мацца рассмотрела обстоятельства собственной жизни сквозь критическую призму. Эти мемуары подробно рассказывают об опыте Маццы с аноргазмией, или неспособностью достичь оргазма, а также сопутствующей ей тревожностью и воздействием оной на её отношения.

С помощью режиссёра Фрэнка Витале Мацца стала сценаристкой, сопродюсером и исполнительницей главной роли в фильме «Anorgasmia : Faking It in a Sexualized World» («Аноргазмия: притворство в сексуализированном мире»), своего рода продолжении «С ней что-то не так». В «Аноргазмии», как и в своих письменных работах, Мацца не стесняется ничего. Говоря о своём первом сексуальном опыте, она сообщает лишь о «чувстве достижения» и о том, что при этом «казалось, будто его пенис был утыкан бритвенными лезвиями». Фильм позиционируется как «документальная драма» и показывает то интервью с Маццей, то беллетризированные сцены, в которых снимаются преимущественно неактёры. Также в нём задействованы фотографии и кадры домашнего видео из детства Маццы. Сочетая вымысел и документалистику, «Аноргазмия» достигает чего-то большего, чем простые факты или репортаж. Не так давно мне удалось провести с Маццей интервью о фильме, где рассказывается о «женщине, всю жизнь вынужденной бороться за понимание своей сексуальной дисфункции – отсутствии желания и возбуждения – и полностью аноргазмичной».

VICE: Клиника Майо определяет термин «аноргазмия» как «медицинский термин, обозначающий трудности в достижении оргазма после достаточной сексуальной стимуляции, приводящие к личным стрессовым переживаниям». Когда вы узнали этот термин и узнали о том, что он может обозначать и вашу ситуацию?

Крис Мацца: Я не уверена, что буду хорошо выглядеть, когда так отвечу. Кажется, я закончила черновик «С ней что-то не так», и издатель использовал это слово, обсуждая книгу со мной. Я употребила это слово три раза за всю книгу, хотя его вполне могли добавить в различных редакциях. Впрочем, слово «аноргазмичный» я употребила шесть раз, а мне кажется, что такого слова нет!

Иначе говоря, я употребила слово, посчитав, что это значит «не испытывает оргазмов», и не зная, что существует некое «расстройство» с составляющей психического стресса. Впрочем, возможно, что моё невежество будет вполне соответствовать всему остальному! То есть, работая над книгой и снимая фильм, я узнала больше, чем узнала бы когда-либо, просто имея дело с собственным телом.

Вебсайт клиники Майо также утверждает, что это заболевание «широко распространено и от него страдает значительное количество женщин». Много ли женщин связалось с вами после прочтения «С ней что-то не так» или после просмотра фильма «Аноргазмия», заметив в вашем творчестве некую грань самих себя?

Судя по моему опыту, это заболевание представляется большим «стыдом», чем что-либо противоположное, независимо от того, как это назвать – сексуальной зависимостью, устаревшим термином «неразборчивость в половых связях» или различными формами фетишей от оргий до мазохизма. По-видимому, признание в отсутствии сексуального желания и/или отсутствии сексуальной реакции является табу, которого никто не хочет признавать. Наша культура крайне сексуализирована, так что человек приобретает авторитет будучи каким угодно – испытывающим сексуальный голод, жертвой секса или искателем приключений в сексе. Жизнь вне этой сексуализированной культуры не приносит совершенно никакой выгоды. В том ли дело, что женщин до сих пор в огромной степени оценивают прежде всего через сексуальность, а следовательно, аноргазмичная женщина ценности не имеет? Я действительно считаю, что в этом что-то есть. Я слышала об общем опыте от весьма немногих женщин, от тех, кого я ранее знала по какой-то другой сфере жизни (то есть у нас уже были отношения, которые позволяли бы подобное интимное признание). У меня была личная статья в xoJane об аноргазмии, и она получила десятки комментариев – большинство из них были предложениями насчёт того, что мне можно сделать, дабы починить себя. Не помню ни одного, в котором признавались бы в аналогичном опыте.

Я считаю, что это полное табу ослабевает, но это происходит из-за культуры жертв. Не так давно была статья о женщине, страдающей от аноргазмии, и там говорилось, что «она страдала ею годами», вот только ей было 24! Также она смогла признаться в наличии многочисленных сексуальных партнёров. Ещё в одной статье в одном британском издании говорится о 19-летней девушке, которая «годами страдала от аноргазмии». Это шокирует меня, поскольку из-за отсутствия интереса к сексу (и немалого страха) я не вступала в сексуальные отношения до 24 лет! То есть в этих статьях всё равно считается нужным находить сексуально активных женщин, придавать им некую ценность.

Что вы думаете о так называемом синдроме целибата в Японии, тенденции, состоящей в том, что миллионы людей до 40 лет отказываются от свиданий, а также от секса? Само по себе это является «проблемой» лишь с точки зрения роста населения, но у этой тенденции, по-видимому, есть как культурные, так и экономические причины, из которых отдельные присутствуют и в других местах.

Я об этом не слышала, так что прочитала эту статью. По-видимому, в Японии существует ряд культурных и экономических условий, которые, возможно, создали идеальную среду для этого – условий и традиций, которых нет в США. Может, в Японии и есть «синдром целибата», но это не связано с модой или стилем. Между тем как в США у нас вместо этого существует «культура изнасилования» (и у нас она, полагаю, может быть), которая является скорее манерой поведения (или стадным мышлением), мотивируемой столкновением экономических условий и давних традиций. Я даже думаю, что процент японок, которым « сексуальная близость неинтересна или внушает отвращение», связан с этим идеальным сочетанием условий – наверняка имеют какое-то влияние глубокие культурные традиции, связанные с сексом и размножением, которые не привязаны к любви. Я не располагаю обширными сведениями о том, какой процент женщин в других культурах заявил бы о том же. Знаю лишь то, что я бы об этом заявила и считала (пусть и втайне) именно так с предподросткового возраста примерно до 25 лет, вот только ещё добавила бы слово «страх». Это со мной могло бы сделать более личное идеальное сочетание условий, но культурная / религиозная / экономическая / насыщенная катастрофами атмосфера в США не была тому причиной.

Кстати говоря, в нашей стране существует очень старая религиозная секта – шейкеры, – которая, кажется, вроде как вымерла, поскольку её учение требовало не «секса только для размножения», а «вообще никакого секса».

В фильме вы упоминаете, что спрашивали своего бывшего мужа, как это – быть мужчиной, а он ответил, что «ходишь и хочешь всё перетрахать». Если отбросить вопросы об универсальной применимости этого утверждения, оно показывает, насколько карикатурным может казаться секс. В том, чтобы метаться туда-сюда с кем-то лишь из-за того, что это приятно, есть нечто абсурдное. Считаете ли вы, что сейчас всё больше людей осознают, насколько абсурден секс, если не сама по себе современная жизнь?

Он ответил не колеблясь, а он вообще не такой. Разумеется, так желание представляется карикатурным, а жизнь сексуализированного человека – более чем упрощённой. Даже животные, у которых сексуальные желания неразрывно связаны с обонянием, не ходят, думая лишь об этом, всё время, когда не спят. (Кажется, наши ближайшие родственники по ДНК, шимпанзе, ближе к грубому обобщению моего бывшего мужа, чем к тому, что я только что сказала о животных как о группе в целом.) Но если люди начинают рассматривать все эти «метания» как абсурдные, я с этим не сталкивалась.

Фильм описывают как «документально-драматический сиквел» к вашим мемуарам, «С ней что-то не так». Возможно, вы могли бы рассказать что-то о документально-художественном подходе в противовес созданию документального фильма.

Кажется, сопродюсер употреблял слова «документальная драма». Я назвала это художественным сиквелом к своим мемуарам – литературным подходом, который, как мне показалось, не был проработан. Впрочем, в каком-то смысле «документальная драма» точнее в связи с тем, что все интервью были «правдивыми» (т.е. о настоящих воспоминаниях). «Документальная» составляющая – это интервью, а «драма» – это сцены. Интервью были той предысторией, которая может быть нужна любому подобному роману (т.е. «как она дошла до жизни такой», о чём можно лишь догадываться). Кроме того, инсценированные сцены представляли собой вымышленную историю.

У нас не было ресурсов (бюджета, актёрского состава и т.п.) для экранизации мемуаров, даже если бы такое было возможно, учитывая фрагментарность книги. Поэтому воспроизведённых сцен из моего прошлого не предвиделось. Таким образом, я могла тщательно прощупать прошлое лишь через интервью. Во избежание длительного показа говорящих голов (хотя операторская работа во время интервью и получилась очень эффективной) мы очень много снимали Марка и меня за кадром, за повседневными занятиями. Я также предоставила фотографии как Марка, так и себя самой в детстве, а Фрэнк оцифровал старые семейные видео моих родителей на 8-миллиметровой плёнке. Так что интервью могли как можно больше звучать за кадром.

Почему же мы не создали чистую документалку? Вероятно, потому что это не история выздоровления – никакого выздоровления, никакого ответа. А необходимой «высокой драмы» здесь нет.

Следите за сообщениями Брукса Стерритта на Twitter.