Один день из жизни распорядителя похорон

В подвале похоронного бюро Джеймса Донофрио на Кони-Айленде находится самое настоящее кладбище документов. Процесс траура сопровождается целой кучей разрешений и справок, и у Донофрио около 15 футов картотечных шкафов, отведённых под бюрократию смерти. В его коллекции уже выцветших папок спрятаны жизни десятков тысяч людей, хотя поэтичность этого, возможно, и уменьшает находящийся рядом чулан, в котором стоят ящики с пеплом, появившимся в 60-е – за несколько десятилетий до 1988 года, когда ему досталось это заведение.

Странно, что останки чьих-то близких в итоге оказываются позабыты; не так давно один брат думал, что пепел у его сестры, а сестра думала, что у брата. Донофрио по закону обязан хранить останки в течение всего 180 дней, однако всё равно их не выбрасывает, прилежно рассылая дважды в год заказные письма всем контактным лицам.

«Я мог бы их похоронить – я бы много чего мог с ними сделать, – говорит он. – Но я храню их на тот случай, если кто-нибудь позвонит мне и скажет: «Эй, а где моя мама?» Говоря это, он пожимает плечами – так физически проявляется его реакция: «Что поделаешь?» Когда вы единственный сторож последних физических свидетельств существования человека, явно не избежать некоего напряжения, однако Донофрио справлялся с этим каждый день недели ещё с молодых лет. Ему приходится.

Он считает, что существует некая загробная жизнь или существование, что при жизни с людьми следует обращаться хорошо, потому что «увидишь их всех после смерти». По этому и по другим причинам профессионального характера Донофрио «[пытается] поступать правильно со всеми, с кем работает. Именно на это я рассчитываю в моём случае и именно этого хочу для своих сотрудников. Хочу, чтобы со всеми, с кем я имею дело, обращались так, как я хотел бы, чтобы обращались со мною».

57-летний Донофрио обладает старомодными итальянскими повадками, которые делают его одновременно разговорчивым и резким. Он задаёт вопросы, а затем перебивает ответ другим вопросом; он звонит кому-нибудь в машине и говорит: «Ладно, пока» менее минуты спустя. У него круглое лицо и круглый живот, а когда мы встречаемся в 7:30 утра солнечным июльским днём, на нём просторная белая майка и золотая цепь, и он заканчивает какую-то работу над разрешениями. Позднее он переоденется в костюм, а в течение дня (в который ещё до ланча состоятся двое похорон) этот костюм станет воплощением многочисленных и разнообразных видов работ, которые он берёт на себя. Многие из его задач являются административными, однако несколько недель назад ему пришлось выкопать могилу; несколько раз в неделю он получает и бальзамирует тела. «Гробовщик» – слово устаревшее, отчасти потому, что его заменила фраза «распорядитель похорон», должность, требующая глубокой осведомлённости о правилах и нормах, диктующих, как следует провожать умерших в последний путь.

Значительная часть работы Донофрио подразумевает, что ему приходится понемногу делиться своими энциклопедическими знаниями об этом процессе. Смерть – это наиболее очевидное пересечение церкви и государства; здесь целый ряд законов и верований смешиваются в огромную круговую диаграмму списков дел и требований: к примеру, возникает ли у семьи жертвы преступления право на компенсацию или каким образом тела отправляют в Мексику. Если он отправляет что-то за границу, как это частенько бывает, всё усложняется; в настоящее время он как раз работает с консульством Ирана, которое, судя по всему, понятия не имеет о том, что делать с останками иностранцев.

«Это миссис [Имя удалено], – говорит он, кивая в сторону серого гроба в задней части своего «крайслера». – Позже у неё будут цыганские похороны». Когда Донофрио только начинал работать в этой отрасли, фраза «цыганские похороны» значила, что на похоронах обеспечиваются музыка, банкетное обслуживание, а иногда даже бар во время прощания с телом и на кладбище. Порой родственники зажаривали на автостоянке похоронного бюро целую свинью. Сегодня, впрочем, такое бывает нечасто. «Это бедные цыгане», – объясняет он.

Перед этим мы отправляемся в Hebrew Free Burial, некоммерческую организацию, обеспечивающую похороны нуждающимся иудеям. Донофрио – распорядитель похорон её отделения на Статен-Айленде, и ему приходится убираться в комнате для тахары на кладбище, где он провёл ритуальную подготовку тела 88-летней женщины по имени Вивьен, которую скоро похоронят.

«Послушайте, я католик, но работаю со всеми религиями, – говорит он. – Я работаю с иудеями, мусульманами и буддистами, и мне приходится знать об этих религиях не только основную информацию».

Когда он подъезжает к кладбищу, его приветствует штатный раввин в соломенной шляпе; тот как будто больше подготовлен к тому, чтобы провести день за работой в саду, чем ко мрачной религиозной церемонии, хотя благодаря подчёркнуто «зелёному» характеру иудейских похорон это, как ни странно, подходящая одежда. (Тела иудеев не бальзамируют, их заворачивают в полотно, а гробы делают из дерева, чтобы облегчить возвращение в Землю без вмешательства химии.)

Перед похоронами Донофрио приходится омывать микве, ванну, используемую для погружения во время многих иудейских ритуалов, а здесь – для обмывания умерших. Разбрызгав отбеливатель по прямоугольной, по форме чем-то напоминающей гроб мраморной ванне, он поворачивается ко мне и корчит рожицу: «Понимаете, почему я не в костюме?»

Когда Донофрио впоследствии переодевается для самих похорон, раввин видит его разодетым и хихикает. «Супермен, – говорит мне рабби, как будто представляя мне человека. – Кларк Кент!»

Родственников у Вивьен, по-видимому, нет, но при этом присутствует её подруга по имени Соня, готовая вспомнить о ней всё хорошее. Они познакомились в 90-е благодаря работе Вивьен с редкими птицами: она была экспертом по реабилитации дикой фауны и часто содержала нездоровых птиц в своей квартире в Мидтауне. Соня спокойна и учтива; слёзы наворачиваются ей на глаза только тогда, когда гроб опускают в землю. Помимо Донофрио, раввина и приятеля, которого Соня привела ради поддержки, присутствует группа немолодых евреев, выполняющих волонтёрскую работу в Hebrew Free, просто присутствуя на службе. Вместе они называются «миньян»; это группа минимум из 10 еврейских мужчин старше 13 лет, присутствие которых необходимо для богослужения.

«Моя мать – единственная испаноязычная в своём районе Уильямсбурга, – сообщает Соня импровизированному собранию, играясь с браслетом с пуэрториканским флагом у себя на запястье. – Она постоянно помогает ортодоксальным евреям зажигать свет или открывать двери [в шаббат] … Я хочу поблагодарить вашу религию и вашу культуру за всё.

Именно этого хотела бы Вивьен, – продолжает она. – Она так любила птиц, природу». Тут с дерева поблизости слышатся оживлённое чириканье. Раввин указывает на него и улыбается.

Донофрио работает в похоронных бюро с 12 лет, когда он в основном помогал с уборкой в бюро GalganoFuneralHome неподалёку от дома своих родителей в Рэй-Бридж, что в Бруклине. К 16 годам он уже брал на себя больше обязанностей; когда он выпустился из школы, для него было вполне логично поступить в Макаллистерский институт похоронных услуг после двух лет изучения гуманитарных наук в Муниципальном колледже Кингсборо.

После выпуска Донофрио сдал тесты в штате Нью-Йорк, чтобы получить сертификат распорядителя похорон. Пройдя его, он прошёл стажировку, а затем его наняла PyramidTradeServices, компания, забирающая и бальзамирующая тела и нанимаемая похоронными бюро, нуждающиеся в их дополнительной помощи. В итоге он купил в складчину предприятие, которым теперь владеет самостоятельно, похоронное бюро Blair-MazzarellaFuneralHome. У него в штате три человека, которые помогают справляться с повседневными задачами, а также целый ряд поденщиков, среди которых устный переводчик с русского, устный переводчик с китайского и женщина, делающая трупам причёски и макияж. Тем не менее, существует немалая часть дел, делегировать которые другим людям Донофрио отнюдь не может. Проведя в этой отрасли целую жизнь, он обладает уровнем знаний, которым просто невозможно обучить.

По дороге на вторые похороны за утро телефонных звонков гораздо больше, в том числе в связи с приготовлениями для женщины, доживающей последние дни в хосписе.

Когда каждый день имеешь дело со смертью, переживаешь определённый уровень лишения чувствительности. Впрочем, Донофрио не груб – он профессионален. Может быть нелегко, как, например, в тот раз, когда ему позвонила одна семья, а об убийстве их дочери тем временем рассказывали в ночных новостях, или на одних похоронах несколько лет назад, когда ему пришлось нанять охранника, чтобы не пустить мужа одной женщины, так как его подозревали в её убийстве. Он избегает самого болезненного в своей повседневной жизни, постоянно работая; тем не менее, когда он говорит о смерти, в его голосе слышится характерная боль, выдающая отсутствие безразличия. По иронии судьбы, у Донофрио похорон не будет, и он не придаёт этому особого значения. «Мне бы хотелось быть кремированным, – говорит он без колебаний, когда его об этом спрашивают. – Но я ещё не купил себе нишу в Regina Pacis». Это базилика с колумбарием в Бенсонхёрсте, участием в планировке которого он очень гордится, особенно потому, что он с детства являлся прихожанином этой церкви.

«Я там в совете директоров сижу, – добавляет он, и из его голоса снова внезапно исчезает строгость. – Но, знаете, скидки у меня нет. Ни единого доллара».

Следите за сообщениями Лорен Дуки на Twitter.