Внутри культуры сексуального насилия в университетах Америки

Легко настроиться пессимистически насчёт того, что многие считают испорченной системой, позволяющей насильникам разгуливать на свободе безнаказанными по студенческим городкам Америки. И ещё легче думать, что ситуация не подлежит изменению. Согласно последним исследованиям, примерно 20 процентов молодых женщин переживают сексуальное насилие за время обучения в университете; большинство о нём не заявляют, а те, кто всё-таки заявляют, порой запутываются в бюрократическом лабиринте трибуналов в студенческих городках и независимых расследований. Нередко длительный болезненный процесс заявления о сексуальном насилии приводит лишь к вторжению в частную жизнь жертвы, освежению травматических воспоминаний и тому, что обвиняемый отделывается лёгким испугом.

Прошлой весной ведущая Джанна Тобони исследовалана VICE и на HBO эпидемию сексуального насилия в студенческих городках. Вместо того, чтобы сконцентрировать внимание на жертвах или виновниках, она предпочла сосредоточиться на неэффективных институтах, которые подводят студентов Америки: следствиях, проводимых плохо подготовленными преподавателями, администрациях, постоянно ускользающих от ответственности, и дисциплинарных комитетах, которые применяют к студентам, признанным виновными, чересчур мягкие наказания. Мы поговорили с ней о массовых движениях по защите студентов, возможностях конкретных реформ национального масштаба, важности призыва университетов к ответственности, а также о том, чем хорошо то, что сейчас в Америке сексуальное насилие не исчезает из новостей.

VICE: Безусловно, случаи изнасилований в студенческих городках в последние годы являлись чрезвычайно актуальной темой по всей стране, но был ли некий переломный момент, который вдохновил вас на съёмку этого документального фильма?

Джанна Тобони:До «The Hunting Ground» («Охотничье угодье») или той документалки, которую сняли мы, казалось, будто не существует исчерпывающего фильма, который рассматривал бы [сексуальное насилие в студенческих городках]. Я видела, как множество средств массовой информации исследовали других журналистов вместо того, чтобы рассматривать то, как неправильно расследуются и ведутся подобные дела. Мне показалось, что существует множество журналистов, которые больше стремятся сделать яркий сюжет о насильниках и жертвах, и не рассматривают злоупотреблений полномочиями, которые до сих пор случаются по всей стране. Я подумала, что было бы хорошо сделать сюжет, в которым мы бы не концентрировались по-настоящему на переживших насилие или виновниках, а больше на том, почему эти случаи не рассматриваются надлежащим образом и почему люди не добиваются справедливости.

Пришлось ли вам столкнуться с сильным сопротивлением университетов, в которых вы вели расследование? Судя по всему, многие колледжи работают с сексуальным насилием как с деликатным вопросом пиара.

Мы попытались связаться с – не могу сказать вам точно – почти сотней университетов, но не получили прямого одобрения ни от одного ректора. Мы хотели провести интервью с ректорами и деканами, но обнаружили, что это очень сложно. В итоге мы ни с кем из них не поговорили.

Сопротивления было очень много, даже от полицейских следователей в студгородках и другого университетского персонала. Они были необщительны. Это не удивительно ни для кого из тех, кто работал над этим сюжетом. В первой сцене фильма, когда мы отправляемся на протест в Колумбийский университет, можно увидеть, как я пытаюсь поговорить там с деканом, а он просто не желает иметь с этим дела.

Было ли также трудно заставить студентов рассказать вам свои истории?

Когда говоришь со студентами, пережившими нечто настолько травматическое, говорить об этом трудно, особенно потому что они молоды. Во многих случаях они вовсе не получали помощи – не говорили с психотерапевтами и тому подобное, – поэтому пересказ своей истории может выступить в роли триггера.

Девушки, с которыми мы поговорили, были потрясающими; они рассказывали свои истории с чрезвычайной открытостью. Они рассказывали эти истории не для того, чтобы привлечь внимание. Было ясно, что они понимают высшее благо. Было ясно, что в стране что-то не так, а они хотели помочь любым доступным им способом, пусть это и было болезненным для них процессом.

Многие из людей, с которыми вы говорили, были девушками и женщинами. Встречались ли вам мужчины, которые также работали над реформами?

Мне не встретилось ни одной полностью мужской группы, но мне в самом деле встречались мужчины, которые высказывались начистоту по этому вопросу. Был один университет в Миссури, где очень много молодых ребят – крупных подтянутых качков, от которых не ожидаешь, что они будут выступать в защиту этих девушек, а они этим занимались. Это было по-настоящему трогательно. Во время этой нашей поездки по студгородкам вместе с сенатором Маккэскиллом несколько из них встали и заявили: «У нас на вечеринках всегда есть трезвые люди, которые могут позаботиться о том, чтобы никем не воспользовались. Это такая же проблема для нас, как и для местных девушек».

Это было мило – понимаете, они действительно об этом беспокоились. И в самом деле, это не тот вопрос, который могут решить только женщины. Нам нужно, чтобы мужчины выступали в поддержку и что-то с этим делали, а это, на мой взгляд, происходит в настоящее время.

Повстречались ли вам какие-либо нетрадиционные подходы к предотвращению изнасилований в студенческих городках университетов и колледжей?

В студенческих городках, в которых молодым женщинам казалось, что их университеты делают недостаточно, чтобы предотвратить эти ситуации или адекватно на них реагировать, они придумывали собственную систему. Они составляли списки парней, совершавших какое-либо насилие над студентками, и записывали все их имена, а затем вывешивали эти списки в сестринствах и девичьих туалетах, чтобы девушки видели их фото и имена, были в курсе дела и держались от этих ребят подальше. Они знали, от каких братств следует держаться подальше. Это была инициатива снизу, которая показалась мне довольно крутой.

Сколько реформ, на ваш взгляд, понадобится внедрить через федеральное и местное законодательство, и сколько реформ могут произойти на уровне студенческих городков и снизу? Можно ли исправить систему лишь посредством Закона № 9 [который запрещает дискриминацию по половому признаку в образовании финансируемом из федерального бюджета] или каждому унивеситету нужно придумать своё креативное решение?

Полагаю, ситуация [разнится] в зависимости от случая. Я искренне верю в то, что существуют такие должностные лица, которые хотят защитить своих студентов, у которых есть совесть. Тем не менее, существуют университеты, где о защите студентов не думают, особенно если это запятнает их репутацию или навредит их деятельности. Так что в этих университетах – и я не считаю, что это один-два университета, я считаю, что таких университетов множество, – полагаю, нужны давление федерального правительства и угроза потери определённого процента финансирования, и, думаю, это сработает.

Когда находишься в этих университетах и слышишь, как сенатор Маккэскилл говорит с деканом и другими должностными лицами, становится ясно, что они не хотят этого внимания СМИ. Они не хотят, чтобы с ними разбиралось федеральное правительство. Если это некое публичное устыжение в таком духе, оно заставит эти университеты измениться, а так, по-видимому, и происходит. Полагаю, это хорошо.

Возможно ли, что некоторые из этих университетов – прежде всего Лига Плюща – настолько тесно связаны с правительством, что существует риск того, что чиновники будут смотреть сквозь пальцы на собственные альма-матер?

Я не уверена. Надеюсь, что изменения придут в любом случае. Я всегда ожидаю, что в этих ситуациях будет некая коррупция или злоупотребление полномочиями, но в целом я действительно считаю, что существуют сенаторы, искренне желающие очистить систему.

Рассматривая систему трибуналов в студгородках более тщательно, нашли ли вы распространённые фундаментальные ошибки, позволяющие нарушителям оставаться безнаказанными?

Занявшись этим сюжетом, я не была экспертом, и я слушала заседание по вынесению решения в реальном времени. Слушая, я думала: «Ох, да это странный вопрос. Это как бы грубо». Я на самом деле не знала, предусмотрено ли это протоколом, обучали ли людей так проводить эти заседания. Затем, показав запись сенаторам Маккэскиллу и Гиллибранду, я сказала: «Что вы думаете? Как справились участники этого заседания?» И они были в ужасе. Они и поверить не могли, что я задала этот вопрос; они были настолько шокированы тем, как проводилось заседание. Поэтому ясно, что даже в том случае, если эти преподаватели прошли подготовку, они не проводят эти заседания так, как их проводило бы лицо, занимающееся расследованием преступлений на сексуальной почве. Это проблематично, поскольку невозможно получить максимально справедливые результаты, к тому же это дополнительные травмы для жертв.

Недавно проходили обсуждения университетов, позволяющих насильникам выпускаться и поступать на работу без дисциплинарных отметок в документах, указывающих на то, что они совершили сексуальное насилие.

Это одна из самых серьёзных проблем. Даже на этих заседаниях по вынесению решений, даже в пределах этого небольшого процентах дел, в которых кого-то привлекают к ответственности, дело обстоит именно так: выпускаются они или нет, но они покидают университет, а в документах у них ничего нет. Они могут отправляться на своё рабочее место, в бары, в клубы или куда угодно. Некоторые психиатры заявляют, что в подавляющем большинстве этих случаев в студгородках университетов виноваты люди, которые являются серийными насильниками; если человек является серийным насильником [а в документах у него ничего нет], то это серьёзная проблема. Половина общества рискует подвергнуться насилию от руки этого человека. Если честно, этот процесс будет долгим. Если эта система изменится, то это произойдёт не сегодня и не завтра.

Курсы по согласию являются одной из сравнительно новых мер, принятых университетами с целью защиты своих студентов. Считали ли студенты, с которыми вы говорили, это эффективным способом предотвращения насилия?

Когда мы делали этот сюжет, в Калифорнии приняли законодательство о «да» значит «да». В тех университетах, которые я посетила, я спрашивала об этом студентов, и они, по-видимому, были обескуражены тем, что уроки согласия представляют как образец перемен. Поскольку, в конце концов, это слово одного человека против слова другого. Я не уверена в том, насколько масштабные перемены это вызовет. Студенты, с которыми я говорила, на самом деле не считали, что уроки согласия являются ответом.

Вы делали репортажи для VICE по всему миру. Какое место занимают США с точки зрения защиты студентов от сексуального насилия?

Полагаю, очень многим людям может показаться, что у нас дела не так хорошо, потому что сексуальное насилие постоянно обсуждается в СМИ, но я, собственно, думаю, что это положительный знак. Это значит, что мы о нём говорим; это значит, что женщины, наконец, могут спокойно выступать с заявлениями о насилии над собой. Если в других странах об этом не слышно, то это не из-за того, что насилия не происходит.

Не думаю, что у нас в США более высокий процент лиц, совершающих преступления на сексуальной почве. То, что сексуальное насилие обсуждается сейчас в СМИ, и то, что это вот так вот взорвалось, – здоровое явление. Мы наконец-то можем оказать давление на тех, на кого нужно оказывать давление. Мы наконец-то решаем этот вопрос.

Следите за сообщениями Дженнифер Шеффер на_ Twitter_.