Открытое письмо моей вагине: секс, боль и вагинизм

Мьетта сказала, что мне сегодня утром следует дать тебе имя – так сказать, «идентичность». Она мой сексолог, которая помогает мне научиться тебя слушать. Ещё есть Брук, специалист по лечебной физкультуре, которая благожелательно хихикает, когда я извиняюсь от твоего имени во время наших обследований, которые проходят раз в две недели. Мы начали с одной трети указательного пальца и дрожащих коленок. Теперь ты несколько сговорчива, хотя и только по определённым дням.

Когда это закончится, мы это отметим, и о расширителях не забудем.

Назвать вагину – это как назвать ребёнка? Не припомню, чтобы когда-нибудь находила во время своих блужданий по Интернету статью, перечисляющую «1001 из самых популярных имён года для вагин». Точно так же, как не могу вспомнить время, когда ты не убеждалась в том, что врата в твою неизвестную камеру были плотно закрыты – агрессивно, возможно, инстинктивно. И всё же, несмотря на твоё настойчивое сопротивление, я ещё никуда не делась – удерживаю твёрдый взгляд и улыбаюсь своим раздражённым возлюбленным: «Это норма, просто пробуй дальше».

По данным vaginismus.com (я уверена, что это доменное имя было бы очень востребовано), вагинизм – это заболевание, вызываемое «непроизвольным сжиманием тазового дна, особенно лобково-копчиковой мышечной группы». По сути, это значит, что во время секса можно ощущать жжение, покалывание и тесноту. В некоторых случаях это делает проникновение невозможным. Часто во время секса останавливается дыхание, а другие группы мышц в организме (к примеру, в ногах или пояснице) непроизвольно сводит в судороге. О тампонах и гинекологических осмотрах не приходится и говорить.

Столь уникальным вагинизм делает то, что он существует как в уме, так и в организме. Реакция не является сознательной. Как и в случае с морганием, лобково-копчиковые мышцы самостоятельно научились сокращаться и «вздрагивать», чтобы защищаться от ожидаемой угрозы. При отсутствии лечения заболевание прогрессирует: у судорог есть возможность развития. Таким образом, они становятся «сильнее» и длятся дольше, с большей интенсивностью. У меня будто махонький докучливый бодибилдер живёт там, внизу. Этакая железная женщина.

Я никогда не рассказывала о тебе объекту своей первой любви. Я никому не рассказывала. Будучи женщиной среди женщин, я никогда не слышала, чтобы секс обсуждался таким образом, чтобы мне показалось, будто он может доставить физическое удовольствие. Может, эмоциональное.

Оглядываясь назад, можно сказать: возможно, мой первый раз был самым лучшим. Я могла оправдать боль: я всего лишь теряла девственность, а перенести такое страдание – мой женский долг. Он пьяно, но учтиво возился с моим телом. Но я помню, как меня тряхнуло, когда он нагло засунул первый палец. Это было мгновенно. Это походило на смерть от электрического тока. Всё застыло. Казалось, будто ты закреплялся вокруг вторжения – будто болезненное сухое всасывание.

Мы держались восемнадцать месяцев – ты, я и он. И нельзя сказать, будто я не наслаждалась этими отношениями. Мне очень нравилось ощущать себя любимой. Но я никогда не забывала о твоём голосе, который быстро проходил сквозь меня, периодически осыпая моё тело пупырышками. Мне пришлось научиться тебя игнорировать. Всякий раз, когда у меня немела поясница или отнимались ноги, я притворялась, будто это сильное удовольствие. Ведь как рассказать в 17 человеку, который тебе нравится и которого ты хочешь, что его любовь по ощущениям напоминает бритвенные лезвия?

Прости. Я думала, все цисгендерные гетеросексуальные женщины притворяются. Я думала, мы все знаем некую забавную шутку для своих, в которой мы в некой параллельной вселенной смеёмся за кофе над тем, что мы все хотим секса, каким бы он ни был болезненным. Боль – лишь цена, которую нам приходится платить.

Своему второму парню я рассказала спустя 18 месяцев отношений. Именно из-за его реакции я и хранила свой секрет так долго: он был раздражён, смущён и лишён эмпатии. Он заявил, что я слишком много об этом говорю. Это отвратительная тема, ругался он. «Ой! – саркастически вскрикнул он однажды ночью среди моих остановившихся слёз. – У тебя что, вагинизм?! Правда? Я понятия не имел».

Я ощущала постоянные стыд и отвержение. Моё тело как будто было поражено болезнью – тело, с которым он не хотел иметь ничего общего, если его не починят, да и потом тоже. Моя испорченная вагина стала чем-то большим – я начала чувствовать себя испорченной женщиной. Моё тело недостаточно миниатюрно. Мой стиль недостаточно откровенен. Мой голос: слишком громкий и назойливый. Мои волосы: слишком толстые, короткие и непослушные. Ногти у меня были без маникюра и неухоженные. Если не привлекательная женщина – если не привлекательная гетеросексуальная цис-женщина, – то что?

Когда он уехал за границу, я поставила себе цель «исправиться» как раз к поездке к нему в гости. Именно тогда я смущённо представила тебя Мьетте и Брук. Мы старались, все четверо. У меня был такой сильный стимул. Я ошибочно представляла себе, как изменятся наши отношения, когда я смогу заниматься проникающим сексом. Мы будем больше смеяться. Мы будем больше смотреть кино. Естественно, вышло совсем не так. Мы воссоединились после двух неудобных перелётов и шести месяцев, в течение которых я говорила ему, что проникающий секс – не вариант, пока я не почувствую себя по-настоящему комфортно. Он настаивал на том, что надо попробовать, и я согласилась. Конечно, я согласилась.

Было 4 часа дня, но благодаря скандинавскому климату было темно как ночью. Я не знала, какой на дворе был день. Он выглядел иначе, и прошло уже столько времени. Попытка была недолгой. Я просила терпения, но, возможно, слишком много терпения. Он кисло заметил, что процесс в целом «слишком медицинский», вздохнул и остановился. Слишком медицинский для кого?

Мои уставшие, закалённые глаза встретились с его. Ты, моя разъярённая, теперь уже страдающая самость, как будто пропустила сквозь меня яростную волну. Это было не смертью от электрического тока, о нет, а скорее мотивирующей силой. Это была последняя капля. Я больше никогда не собиралась позволять ему диктовать мою ценность на основании заболевания, которое он обострял. Я была сыта по горло. Я не видела его пустых, раздражённых зрачков, но вместо этого живо представила себе свои болезненные взаимодействия с расширителями, свои крики, когда Брук пыталась вытащить маленький тампончик после одного слишком смелого приёма, как я столько лет ночь за ночью притворялась, будто мои спазмы – реакция удовольствия. Как трудно было функционировать несколько дней после секса: краснота, изодранность, боль. Слишком медицинский для кого?

Знакомьтесь: модель, которая подала в суд на компанию – производителя тампонов, потеряв ногу из-за токсического шока

После возвращения в Мельбурн, когда моё лечение длилось уже шесть месяцев, бывали недели, когда ты и я фиксировали достижения, о существовании которых и не знали. А есть и другие недели, когда ты полностью от меня отказывалась. Я это понимаю – я тоже очень долго от тебя отказывалась.

Я действительно никогда не хотела дурно с тобой поступать. Просто секс повсюду и в то же время нигде. Секс совсем не похож на секс. Он озадачивает и причиняет неудобство. А я вместо того, чтобы слушать тебя, слушала взволнованное хихиканье школьных приятельниц, которые (между порно, реальной жизнью и плохо проиллюстрированными комиксами в учебниках по половому воспитанию) обсуждали всё, что связано с сексом. Бесконечно. В какой-то момент я начала считать, будто секс должен быть болезненным, пусть и только в первый раз.

С тех пор их было трое. Один – добряк, который смеялся, когда я извинялась за свой организм. Мой таз выдохнул глоток горячего воздуха: облегчение. Бояться нечего. Он тебя не обидит. Второй – пленительный во всех смыслах. Я встретила его в тот вечер. Я была очарована и на мгновение забыла, что страдаю этим недугом. Так вот каким должен быть секс, думала я, когда утреннее солнце начало заглядывать ему в окна.

Третий был страстным поклонником, который сочувственно выслушивал клиническое описание моего вагинизма, но когда дошло до дела, подумал лишь о собственном удовольствии. Разумеется, было больно – щипало во всех знакомых неподготовленных расщелинках. Но не так, как раньше. Совсем не так, как раньше.

Я назвала тебя Тори. Тори значит «победительница», «завоевательница». Мьетта считает, что это потрясающее имя. Помню, как мама говорила мне, что собиралась назвать меня Тори, так что это показалось уместным. Это не слишком нежно. Это не напоминает мне о лепестках и ванильных благовониях. Ты – не хрупкая. Твою любовь сложно выдержать, это точно. Ты – больше, чем пульсирующее болезненное пространство, которое нужно пробить, Тори.

Больше иллюстраций Мэдисон смотрите на_ _Instagram.