Роковая охота на зарытый запас самого лучшего ЛСД всех времён и народов

Группа была создана как ячеистая структура, а это значило, что мало кто из них знал о существовании друг друга (чтобы в случае ареста одного остальные могли продолжать без проблем). И всё же, несмотря на это, удивительно многие из них решили обосноваться в одном и том же отдалённом районе в центре Уэльса. В этой местности их что-то привлекало.

К тому времени, когда их накрыли, в 1976 году, они поставляли 90 процентов всего ЛСД в Британии и 60 процентов всего ЛСД в мире (хотя последующие отчёты указывают на то, что эти цифры, возможно, слегка преувеличили власти, чтобы сделать расследование привлекательнее для таблоидов). Многие из них не являлись производителями и распространителями наркотиков в понимании 21 века. Они были творцами, химиками и свободомыслящими пророками, которые, да, любили деньги, но также были твёрдо убеждены, что, если завалить британское общество ЛСД чистотой в 99,07 процента, это по-настоящему изменит восприятие людьми политики, войны, любви и матери-природы.

Полицейская операция под прикрытием и последующий разгром (в ходе которого было обнаружено 6,5 миллиона марок ЛСД и приняли участие двое полицейских, почти два года изображавших бродячих хиппи) стали известны как операция «Джули». Она до сих пор является самой крупной операцией против ЛСД в истории Великобритании, и её события пересказывались в бесчисленных статьях, книгах и нескольких поистине ужасных телеэкранизациях, в которых ЛСД изображается неким демоническим зельем для автоматического самоубийства. Благодаря контрасту бандитизма в крупных городах с сельским уютом она всегда была невероятно притягательной историей – она немного напоминала прелестнейшую уэльскую версию «Во все тяжкие».

Сейчас она вернулась в новости, потому что один из участвовавших в ней детективов (уже находящихся на пенсии) сделал новые заявления о том, что где-то в этой местности до сих пор зарыт немалый запас ЛСД и он до сих пор должен быть активным. Этого оказалось достаточно, чтобы местная полиция взялась за ночное патрулирование, боясь, как бы потенциальные контрабандисты, торговцы или журналисты не отправились выкапывать выдержанные марки.

Итак, я закончил рассказывать всю эту историю фотографу в пабе, а он посмотрел на меня и сказал: «Нам стоит туда съездить». Я же сказал: «Не-а». История была рассказана, а мне не хотелось блуждать по деревне с лопатой под дождём в поисках закопанных старых слухов. А затем фотограф сказал: «Нет, мы должны съездить».

Гей Талес как-то раз сказал: «История никогда не умирает. Всегда есть другая история, которую можно написать о той же истории 20, 40 лет спустя».

И вот мы здесь, едем по дороге, не из класса A и не из класса B, а совершенно не поддающейся классификации, тревожно поглядываем на красные флажки и таблички, гласящие: «ОСТОРОЖНО: ВОЕННЫЙ ПОЛИГОН», и бибикаем клаксоном на дорожных овец, которые реагируют на это паническими атаками, врезаясь головой в передний бампер красного «Фольксваген Поло» фотографа.

GPS утверждает, что мы в 15 милях от Лланддеви-Брефи, Уэльс; таймер утверждает, что на эти 15 миль понадобится час десять минут. «Ха! Это же уэльские мили», – скажет мне впоследствии в пабе сидящий развалясь деревенский житель с грустными глазами.

То, что не является северным Уэльсом, южным Уэльсом, восточным Уэльсом или западным Уэльсом, известно как центральный Уэльс. Посредине центрального Уэльса – на территории графств Поуис, Кередигион и Кармартеншир – находится место, описываемое в валлийском фольклоре как Зелёная Пустыня благодаря отсутствию нормальных дорог или цивилизации, а также изобилию буйно заросших сине-зелёных гор, пологих долин и древних ручьев. На каком-то астрономическом сайте я читал, что, если взглянуть здесь вверх ясной ночью, то можно невооружённым глазом увидеть весь Млечный Путь, растягивающийся по чёрному небу. Почему-то именно эта часть Уэльса часто странным образом зачаровывала людей, привлекая их по различным необъяснимым причинам.

«Вы как нельзя дальше / От безумия мира», – писал об этой местности в 1969 году уэльский национальный поэт Гарри Уэбб, ответственный за популяризацию «зелёной пустыни». Торговцы ЛСД, должно быть, были согласны. Как и Салман Рушди, посчитавший эту местность подходящей для того, чтобы спрятаться, в 80-е после того, как иранский аятолла наложил фетву [жёсткое решение в исламском праве] на его голову. Также она притягивала в 70-е многочисленных организаторов свободных фестивалей хиппи, которые привозили свои вечеринки с тысячами участников прежде всего ради отдалённости, но также ради волшебных грибов, «колпаков свободы», которые до сих пор буйно растут по всей долине.

Поездка по пустыне – это прекрасный и извилистый маршрут, который как будто бесконечно идёт вверх-вниз, вверх-вниз. Плечи долины соблазнительно покрывает густой лес из ситхинских елей, и в лучах солнца мерцают золотом и бархатом жёлтые участки в пушистой зелени. У подножья течёт быстрый ручей, рождающийся выше в горах в виде водопада, и всё это выглядит очень похоже на отличную рекламу виски.

Человек, только что приехавший из шумного и вонючего Лондона, увидит здесь, за окном машины, некую восторженную странность. Кажется, будто сельская местность изогнута, жива и дышит, и я невольно ощущаю иррациональное и странное чувство – как будто она знает, что мы по ней едем.

Мы проезжаем мимо призрачной заброшенной пресвитерианской часовни глубоко в глуши под названием Соар-и-Минидд. Некогда сюда приезжал на рыбалку бывший президент США Джимми Картер. Картер мог ловить рыбу в любом уголке мира, но что-то в зелёной пустыне тянуло его назад снова и снова. Он купил пейзаж с Соар-и-Минидд для своей художественной коллекции. «Я никогда в жизни не видел ничего подобного», – сказал он.

Взбираясь по склону под углом 40 градусов (который, если верить GPS, называется Лестница Дьявола), машина плюётся и задыхается и делает резкий поворот, за которым открывается ещё 400 ярдов дьявольского подъёма. Эти овеваемые ветрами зигзагообразные дороги никогда не предназначались для «Фольксвагенов Поло»; это были маршруты, которыми пользовались в Средние века гуртовщики, таинственные и харизматичные валлийцы, которые зарабатывали на жизнь, обходя фермы и собирая скот на вывоз, который затем гнали на рынки Бирмингема, Манчестера и Лондона. Некоторые гуртовщики даже гнали гусей, надевая им на лапки, чтобы те не стёрлись, маленькие кожаные сапожки.

Впоследствии контрабандисты, занимающиеся наркотиками, будут пользоваться теми же маршрутами, чтобы гнать стада ЛСД на совершенно разные рынки Англии.

В самом сердце этой огромной волнистой пустыни на склоне огромной горы расположена деревня с населением не более 500 человек, Лланддеви-Брефи – деревня, в целом похожая на любую другую деревню в Британии, и всё же, если заглянуть под поверхность, то замечаешь самые удивительные странности и особенности, которые начинают объяснять её таинственную притягательность.

Мы приезжаем в 6:13 вечера в четверг. В воздухе – безмолвная апатия, которую лишь усиливает сочетание приближающегося ночного неба с тучами, как на картинах Тёрнера, вверху, окрашивающее деревню в тёмно-сине-серый цвет. На улице никого, кроме дамы на кладбище, ухаживающей за цветами у надгробья.

Если не считать несколько узких переулков, отходящих от неё, это деревня с одной дорогой, и вокруг неё построены все домики, паб, сельский клуб и магазин. Это место как будто бы из тех, где, если ваше молоко не забрали с порога к 10 часам утра, к вам кто-то постучится, дабы проверить, всё ли с вами в порядке.

На востоке величественно возвышается над всеми домами Церковь святого Давида. Она стоит на удивительно искусственном на вид холмике. Согласно легенде, святой Давид, святой-покровитель Уэльса, пришёл сюда проповедовать около 560 года. Когда он начал обращаться к большой толпе деревенских жителей, некоторые люди пожаловались, что не видят или не слышат его, и поэтому он призвал плоскую землю возвыситься насыпью, чтобы его было видно и слышно. Церковь построили после этого, и Лланддеви-Брефи (что примерно переводится как «Церковь Давида на реке Брефи») заслужила своё название.

До 2000-х годов церковь являлась основной достопримечательностью деревни. Затем, в 2003 году, Мэтт Лукас и Дэвид Уолльямс сделали Лланддеви-Брефи в «Маленькой Британии» домом для Давида, также известного как «Единственный гей в деревне». Почему, они так и не объяснили. Сюда до сих пор приезжают в летние месяцы пофотографироваться рядом с табличкой с названием деревни. А она четыре раза пропадала и всплывала на eBay, к вящему отчаянию местного полицейского. «Думаю, сериал не смотрели процентов 99 деревни, – заявил один местный житель, когда BBC и остальные мейнстримные СМИ слетелись сюда услышать и показать глас народа в 2004 году. – Остальные считают его забавным».

Мы добираемся до входа в деревенский паб, New Inn. Именно здесь происходило всё самое интересное в кислотные годы Лланддеви-Брефи. В насыщенную ночь в пабе одновременно находились местные жители, торговец ЛСД по имени Смайлз и его друзья и партнёры, а также двое полицейских под прикрытием, каждый из которых либо понятия не имел о другом, либо скрывал своё истинное «я» от другого, хотя они шумно напивались и играли в дартс вместе. После этого все они заваливались в дом к Смайлзу на несколько косячков, дорожку кокаина и, возможно, даже приход.

Не успеваем мы открыть дверь паба, из него вываливается очень пьяный мужчина, поющий песню Нины Симон «Feeling Good». Он выглядит смущённым, поэтому я говорю ему, что у него хороший голос, а он качает головой. «Что вы двое здесь вообще делаете?» Я забываю о хитрости и говорю ему, что мы – журналисты из Лондона и приехали раскопать старый ЛСД.

«Ну, – начинает он, – моя мать переехала сюда в 1972 году, и она немного работала няней у химика, гнавшего ЛСД, и его жены. Она позвонила мне как-то раз ночью и сказала: «Джон, это ужасно странно. У них нет мебели и есть странные изображения…» По улице рядом с нами, шаркая, проходит старушка, и он немедленно затихает. Мы провожаем её взглядом, а затем поворачиваемся обратно к Джону, который уже шмыгнул на другую сторону улицы и скрылся из виду.

Мы заходим в New Inn в предсказуемой тишине, как бы говорящей: «Ну и кто там?» и нарушаемой лишь скрипом поворачивающихся старых шей. Затем все возвращаются к своим пинтам, и снова начинает звучать фоном опера болтовни в пабе, частично по-английски, частично по-валлийски. Атмосферой это похоже на чью-то прихожую: все сидят за барной стойкой, и никто не сидит за столиками, но места за барной стойкой уже нет, поэтому мы садимся за столиками. Это мгновенно делает нас изгоями.

На табуретке сидит мужчина в светоотражающей куртке, у которого всё лицо покрыто грязью – выделяются только два маленьких белых глаза. Он допивает свою выпивку и уходит. «Он всегда чумазый, но я никогда не вижу, чтобы он работал, – говорит кто-то. – Думаю, он, наверное, обмазывает лицо грязью прежде, чем войти».

Можно себе представить, насколько важным должно было быть существование этого паба для полицейской облавы. Если бы его не существовало, я даже не представляю себе, как здесь можно было бы вообще с кем-нибудь встретиться, если не считать случайных происшествий на почте. Как и по всей Британии, то, что осталось от традиционной деревенской жизни, кое-как вращается вокруг школы, церкви и паба. Но учитывая, что такие сельские школы, как в Лланддеви-Брефи вечно находятся под угрозой закрытия, а церкви посещают всё меньше, груз ответственности часто падает на последний. Нельзя сказать, что в New Inn очень оживлённо; паб наполовину пуст, и мне говорят, что в 70-е он также был наполовину пуст. Но в населённых пунктах такого размера людям буквально больше негде побыть в обществе друг друга.

Стены усеяны снимками местной футбольной команды, картинами местного художника по имени Джефф, фото деревни в прошлом и объявлениями о предстоящих мероприятиях. Это не просто паб – это музей деревенской жизни. Прежде чем стать пабом, он был постоялым двором для гуртовщиков, с конюшней на другой стороне дороги и полями позади, где они могли оставлять скот.

Уже чувствуя себя чужаком, я начинаю легко, заговорив с мужчиной с акцентом кокни, судя по виду, 50 с лишним лет от роду. Он рассказывает мне, что переехал сюда, когда ему показалось, что в Лондоне накапливается слишком много проблем. Как-то раз он сидел, поедая свой воскресный завтрак, как вдруг зашла какая-то компания, села за столик рядом с ним и начала «с матом через слово» обсуждать, как кого-то зарежет. «Этого было достаточно, – говорит он. – Мы приехали сюда – чистый воздух, никакой преступности. Это всё равно что жить в Ромфорде 50 лет назад». Сейчас он владеет деревенским магазином.

Элейн за стойкой, потягивает газированный напиток через чёрную соломинку. Я не знаю, что это, потому что она заказала «как обычно». Она родилась в деревне и когда-то работала учительницей в школе, но уже вышла на пенсию. Её дед был кузнецом, а в свободное время она любит ездить из деревни в деревню, пытаясь найти ворота и заборы из кованого железа с его опознавательными знаками. Так она узнаёт его.

Когда я говорю ей, что приехал из Лондона, она говорит: «Кто-то же должен». А когда я достаю диктофон, чтобы записать её слова, все смотрят на меня так, как будто я положил на барную стойку гранату и вытянул чеку. Пока мы говорим мужчина с красным опухшим лицом позади неё пьёт сидр Strongbow и напряжённо таращится на меня. «Когда говорят об операции «Джули», это нравится не всем», – разъясняет она.

Элейн в кислотные времена была подростком и явственно их помнит. «Мы, конечно, были совершенно наивны. Оглядываясь назад, я думаю, что это должно было бросаться в глаза: парень с английским акцентом, в куртке из вельвета и брюках-клёш с именем вроде «Смайлз». Ещё они не скрывались. Смайлз часто бывал в пабе, зажигал сигареты двадцатифунтовыми банкнотами. Как-то раз он заговорил с одним мужчиной из деревни, а тот сказал ему, что у него нет телевизора. На следующий день он поехал и купил ему телевизор. Но в то время Лланддеви-Брефи была плавильным котлом, так что мы над этим не задумывались».

Я говорю ей, что разрабатываю теорию, согласно которой, хотя у большинства деревень есть одна большая история, конкретно эта деревня как будто притягивает странные события с аномальной частотой. «Ну, 80-е здесь были трудным временем… – начинает она. – Дело было в январе 83-го. Кто-то пришёл в дом и сказал моей матери: «Ну, я только что увидел такое, чего ещё никогда не видел – кто-то глухой ночью шёл по горе…»

Эта фигура шла возле Бринамбора, отдалённой овечьей фермы, которой владеет Джон Уильямс. На следующий день окрестные фермеры пошли проведать Джона, услышав, что он не ответил на звонок в дверь. Они нашли его в спальне. В него выстрелили пять раз из его же ружья. Как вскоре оказалось, убийцей был 33-летний бродяга-англичанин по имени Энтони Гамбрелл, который теперь пребывал на свободе и, как считали, скрывался в холмах. Это потрясло деревню. Джона Уильямса любили; его, казначея часовни Соар-и-Минидд, называли «самым счастливым человеком в Уэльсе».

Убийца в холмах терроризировал деревню годами. Никто не знает, почему он пришёл, но у него развилась некая одержимость Лланддеви-Брефи. Он периодически нанимался в пастухи и, как известно, порой спал под открытым небом, на горе. За шесть лет до убийства он вломился в дом Джона Уильямса и украл ружьё. Впоследствии он с помощью серпа взял в заложники пожилую семейную пару. Веками британский фольклор предупреждал напуганных до смерти детей о символических чёрных псах – злых и злонамеренных силах в холмах, нагонявших страху на маленькие населённые пункты. Теперь Лланддеви-Брефи жила в кошмаре, ставшем реальностью.

Полицейские боялись, что он снова придёт убивать или по крайней мере возьмёт кого-то в заложники. Жителям деревни приказали запирать двери, регулярно проверять, всё ли в порядке с их соседями, и не выходить по ночам. Им сообщили секретный код, которым следовало пользоваться в опасности, а полицейские каждые полчаса звонили на отдалённые фермы, проверяя, всё ли там в порядке. Страх для многих оказался невыносимым, и 12 фермеров уехали во время охоты.

В конце концов полицейские выследили Гамбрелла: он сбежал в Гемпшир. Его осудили и приговорили к 30 годам тюрьмы в суде Лампетера, в девяти милях от Лланддеви-Брефи. У стен суда собралась толпа жителей деревни, дабы выразить ему свой гнев, когда его запаковывали в фургон. В прошлом году это убийство упоминалось в документальном сериале под названием «Y Detectif». Он обнаружил, что Гамбрелл до сих пор отправляет письма некоторым из жителей деревни из своей тюремной камеры в Дареме .

«Ружьё мы так и не нашли, а это внушает тревогу, – говорит бывший детектив Джон Льюис во время интервью в документальном сериале. – После освобождения он может вернуться за ружьём. Кто знает, не вернётся ли он?»

За дверью оранжереи находится столовая, в которой лежит серебристый ноутбук мистера Эбенезера, закрытый, но готовый к открытию в любой момент. Он с 1967 года является журналистом и почитаемым местным писателем. Сорок лет назад, около 11 часов утра холодным мартовским утром, он одним из первых среди репортёров попал на место облавы в рамках операции «Джули» и прошёлся по деревне, между тем как соседи стояли на порогах домов, наблюдая за хаосом и заявляя, что они всегда знали: что-то будет.

«Ни черта они не знали!» – смеётся мистер Эбенезер. Этот репортаж стал самым громким в его карьере, и он написал о нём книгу, озаглавленную «Operation Julie: The World's Greatest LSD Bust» («Операция «Джули»: самая крупная в мире облава на ЛСД»). Он говорит мне, что об ЛСДшниках в этих местах никто не может сказать ни единого дурного слова – в частности, Смайлз был отчасти местным героем.

«Помню, как думал об истории о том, как святой Давид заставил землю подняться у себя под ногами, – говорит мистер Эбенезер, – и подумал: «Эти люди, которые делают и принимают весь этот ЛСД, наверное, видели нечто подобное воочию». Здесь вообще ничего не изменилось!»

Когда я спрашиваю его, считает ли он, что где-то в деревне может быть зарыто немного кислоты, он озорно ухмыляется. «О, об этом безумно любят поговорить в деревне. Это подпитывают. Впрочем, я действительно считаю, что что-то, несомненно, должно было остаться. Некоторые говорят, что его, возможно, зарыли в каменоломне, но я считаю, что за этим слухом стоит Смайлз. Он был ещё тем хулиганом».

Я спрашиваю мистера Эбенезера, знал ли он ещё о каких-то странных событиях в Лланддеви-Брефи, и у него загораются глаза, когда он заговаривает о таинственном человеке, появившемся под конец 60-х, за десятилетие до ЛСД. «Он был потрясающим человеком. Совершенно поехавший, но очень умный. Судя по всему, сбежал от близнецов Крэев, а ещё у него был шрам от уха до уха».

Вышеозначенным человеком был Дэвид Литвинофф, загадочная и эксцентричная личность из Лондона 50-х и 60-х годов, у которого было одинаково много связей с мирами рок-н-ролла и изящных искусств и с аристократией и бандитским подпольем близнецов Крэй.

Английский джазовый и блюзовый певец Джордж Мелли описывал Литвиноффа так: «Говорил быстрее всех, с кем я когда-либо был знаком, полный скандальных историй, не менее половины которых оказывались правдивыми, денди от свинства, то ли с красивым лицом, то ли с уродливым, я так и не смог решить, с каким именно, но однозначно стопроцентный еврей, катализатор, мобилизующий себя сам, не прочь пострадать, лишь бы только что-то устроить, священное чудовище, первый сорт».

Однажды ночью в 1968 году Литвинофф повздорил с одним из своих знакомых гангстеров и был сильно избит. Вскоре после этого он исчез. Спустя несколько месяцев он появился снова в деревенском магазине Лланддеви-Брефи, где умолял владельца магазина позволить ему взять немного продуктов бесплатно, так как он ещё не получил наличных. Он переехал в маленький выбеленный домик с шиферной крышей на краю деревни под названием Сефн-Бедд (что переводится как «за могилой»).

Вскоре стали приезжать из Лондона знаменитые друзья Литвиноффа с целью проведать его в этой деревушке, которую он называл своим «Кельтским краем забытья», где «ничто не является нормой, и совершенно резонно». С 1970 по 1972 год в Лланддеви-Брефи направили свои стопы The Rolling Stones, Эрик Клэптон, Марк Болан, Джон Леннон, Йоко Оно и многие другие, к вящему веселью и смятению местных. Как-то раз Литвинофф собрал компанию восхищённых немолодых женщин в почтовом отделении, сказав им, что снаружи его ждёт в машине Клифф Ричард, а когда оказалось, что там на самом деле ошеломлённый Кит Ричардс, они просто разочарованно пожали плечами.

В его доме проходили скандальные вечеринки с участием его лондонских друзей и любых молодых местных жителей, у которых хватало смелости. «В солнечные дни, – пишет Кирон Пим в своей биографии Литвиноффа, «Jumpin' Jack Flash» («Вспышка Джека-попрыгунчика»), – он водружал свои стереодинамики на ветви деревьев возле дома и громко включал музыку, разносившуюся над полями, между тем как он и его друзья голышом купались в реке или нагишом же лежали на диванах на лугу, куря гашиш».

Зайдя как-то раз после обеда в гости к Литвиноффу, мистер Эбенезер попутно заметил приглашение на похороны Джими Хендрикса в Сиэтле. К нему был прикреплён леденец; послание внутри гласило, что в леденец добавлено ЛСД, и предписывало любому, кто не сможет посетить похороны, принять его в тот же день. В течение ряда событий, в результате которых Литвинофф уехал из деревни навсегда, он предложил леденец местному полицейскому, который совершал обход после обеда. Тот до конца дня провалялся на диване Литвиноффа, галлюцинируя и выкрикивая бессмыслицу в рацию.

В 60-е и 70-е росла идея о сельской идиллии как убежище от мира, который как будто раз за разом скатывался в войну и хаос. У многих были ностальгические представления о сельской местности как о месте, сошедшем прямиком с голландских картин 16 века, где жизнь не меняется и протекает медленно. Была особенно английская фантазия о сельской местности как о мире, более настоящем, цивилизованном и полноценном, чем грязная, быстротечная промышленная реальность городской жизни. Это заново возвращается сейчас, когда людям внушает отвращение чрезмерная взаимосвязанность существования в крупных городах и возможная ядерная война и они начинают снова мечтать об абсолютной изоляции с помощью найденных на Airbnb речных лодок и хижин в горах.

Но, как отмечает социолог Говард Ньюби, эти голландские пейзажи никогда не были изображениями сельской реальности – это были утопические мечты о пасторальной красоте, созданные в соответствии с набором правил, которые определяли, что делает картину живописной. А выезжая в такие места, как Лланддеви-Брефи, Литвинофф – и многие из хиппи, которые последуют за ним – часто обнаруживали, что жизнь не идеальна и не проста и что деревня – это безжалостное место, в котором есть собственные, уникальные демоны.

«Литвинофф был слишком общительным и городским, – объясняет Кирон Пим. – Посещая Лондон после пребывания в Уэльсе, он всякий раз просто говорил и говорил, потому что до этого был один и не мог справиться с одиночеством. Он был человеком, которому были нужны люди вокруг. В конце концов Лланддеви-Брефи свела его с ума».

На Литвиноффа подали в суд, когда его пёс убил несколько овец. Вскоре после этого он уехал.

Смайлз был одним из первых хиппи, которых жители деревни увидели вблизи. Через деревню проезжали другие, но дом Смайлза стоял прямо на главной улице. Он часто захаживал в паб, присоединялся к команде игроков в дартс и разгуливал в брюках клёш и бусах, с блёстками на лице, с выкрашенными хной волосами и размазанными тенями для век. У него были длинные тёмные волосы и огромная бородища. Поначалу несколько местных парней хотели его поколотить. Другие жители деревни раздумывали, чем он промышляет; большинство полагало, что либо порнографией, либо грабежами банков.

Но вскоре он смесью доброты и абсурдности очаровал деревню, в которой к этому времени уже начал формироваться эксцентричный взгляд на мир – или, по крайней мере, начала возрастать открытость к совсем не обычным событиям, происходившим вокруг её жителей.

Его дом был двухэтажным, и те, кто имел фантастическое удовольствие посетить его, рассказывали о том, что в его гостиной находится огромная ручная роспись с изображением Парвати (индусской богини плодородия, любви и преданности), а на задней стене – большой синий Шив Шанкар. Все плинтусы были выкрашены под траву с улитками. В одной из спален на верху был Джими Хендрикс из папье-маше, выходивший из стены, с волосами из медной проволоки. Спальню ребёнка превратили в пещеру из папье-маше, выкрашенную в светло-коричневый цвет с красно-жёлтой прожилкой и украшенную светоотражающими побрякушками. Он убрал потолки в обеих комнатах и поставил там окна, чтобы их обитатели могли засыпать под звёздами.

Во время пребывания в деревне Смайлз вступит в связь с сетью распространения ЛСД и из наркоторговца сравнительно невысокого ранга превратится в человека, реализующего по 100,000 капсул кислоты в неделю, благодаря чему станет одним из самых громких имён в этом деле. Когда в Лланддеви-Брефи прибыли копы под прикрытием, выдававшие себя за бродячих хиппи, мишенью был Смайлз.

Одним из детективов под прикрытием был Стивен Бентли. Он написал книгу о своих впечатлениях, «Undercover: Operation Julie—The Inside Story» («Под прикрытием: операция «Джули» – история изнутри»), и именно он сделал этим летом заявления о том, что там до сих пор закопан некий запас. Он рассказывает мне по Skype, что за два года, проведённые под прикрытием, невероятно сблизился со Смайлзом и едва не рассказал ему всё в выходные перед облавой. Смайлз клянётся, что знал, что Бентли – коп, с момента знакомства с ним, но это был тот случай, когда друзей надо держать близко, а врагов – ещё ближе. Затем, в 5 часов утра 26 марта 1977 года, Смайлз, проснувшись, услышал, как выбивают его дверь, и всё закончилось.

За прошедшие годы Смайлз не засветился ни в одной книге или телевизионной документалке об операции «Джули», поэтому я решил, что он уже не хочет говорить об этих годах. Но я знал, что Смайлз ещё жив: я узнал из надёжного источника, что он не так давно посетил похороны одного из других людей, осуждённых в 70-е, и что на поминках по его милости упоролись все в зоне для курящих. Если кто-то и знает, закопано ли ещё в земле немного легендарного ЛСД, то это Смайлз.

В итоге найти его оказалось не так уж и трудно, и спустя день переписки он пригласил нас к себе на чай. Он уехал из Уэльса и путешествовал по всему миру, но в конечном счёте оказался не так далеко от места, в котором начал – в лесах рядом с уэльской границей, примерно в двух часах пути от Лланддеви-Брефи. Отважный «Фольксваген Поло» преодолевает ещё один инопланетный ландшафт, долгое время остававшийся скрытым путь к дому Смайлза, в то время как по его ветровому стеклу бьют ветки, а высокая трава, выросшая посредине дороги, поглаживает двигатель. Очевидно, что здесь уже давненько никто не ездил на машине. Наконец, мы заворачиваем за угол и видим старый перестроенный фермерский дом.

Смайлз под лай собак отвечает на звонок в дверь. Лицо у него властное, но доброе – льдисто-голубые глаза, большой ухмыляющийся рот, мощный нос и длинная грива струящихся седых волос до плеч. Он одет в тесную голубую футболку, вельветовые брюки, ярко-красные носки и лоферы. Рукава у него закатаны и открывают предплечья с вытатуированными драконами и змеями, которые, как я узнаю впоследствии, закрывают собой старые армейские татуировки. На шее у него висят украшения, судя по виду, религиозного плана, а на каждом пальце – серебряные кольца. Он говорит с лёгким манчестерским акцентом, ослабшим за годы вдали от Манчестера.

Мы обходим дом сзади и садимся за летний столик рядом с прудом. С яблонь свисают старые обесцветившиеся обрывки флагов, а воздух наполняет едва слышный звук музыки ветра. Здесь, без проходной дороги, с собственным источником воды и туннельным парником на заднем дворе, в котором растут всевозможные овощи, он снова нашёл свой кусочек уединения.

Я замечаю, что более мелкая из собак тянет за собой удлиняемый поводок, прикреплённый к ржавому старому обуху топора. Смайлз замечает, как я таращусь на поводок. «Это не жестоко, честное слово, – говорит он. – Понимаете, он любитель побегов. В последний раз его не было почти два дня, а вернулся он глухой ночью страшно голодным, замёрзшим и грязным. Нам приходится держать его на этом, когда мы здесь».

Мой первый вопрос – самый очевидный: почему Лланддеви-Брефи? «Вот в чём вопрос, не правда ли? Почему? Мне бы, разумеется, хотелось знать, почему там всё происходит. Я знаю лишь одно: нас туда сильно тянуло». Второй вопрос: каково это было – принимать, возможно, лучшую кислоту всех времён и народов? «От неё крышу сносило». Третий вопрос: спрятана ли она где-то? «Нет, извините, это ложь».

Тут Смайлз достаёт длинный мясистый зелёный косяк, обёрнутый в прозрачную целлюлозную оболочку, зажигает его и несколько раз сильно, со знанием дела затягивается. Предлагает косяк мне. Я на самом деле не курю, вообще, но решаю: когда ещё мне предложат травки в саду на заднем дворе бывшего международного наркоторговца? Я делаю две долгих неуклюжих затяжки, наверное, больше похожих на теннисную подачу в исполнении телепузика.

«Лланддеви-Брефи на самом деле была просто одной уэльской деревней из многих, – начинает Смайлз. – В ней не было ничего особенного, но затем она оказалась очень особенной. Понимаете, я подсадил на кислоту пекаря, подсадил молочника, даже того человека, который продал мне дом. Он был ещё и религиозным. С ним всё было в порядке, а затем он ушёл из комнаты. Внезапно я услышал, как сквозь стены доносится пение. Я пошёл туда, а он накрылся мешками и поёт гимны во весь голос. Затем он решил, что умирает, поэтому я держал его за руку, а он тем временем несколько раз умер. Мы здорово повеселились, честное слово».

Он продолжает говорить, но у меня начинает кружиться голова. Я отчаянно концентрируюсь на сохранении равновесия, из-за чего теряю равновесие, потому что уже не слушаю его слов. Я смотрю вверх. Он перестал говорить. Я опускаю глаза на вопросы, которые записал в блокнот. Они бессмысленны. Я смотрю на косяк. Он похож на огнестрел в руке младенца. Я медленно кладу его обратно на стол, надеясь, что он не заметит. Он замечает. «Это вы, да?» – говорит Смайлз и хихикает. Как подсказывают мне ограниченные знания о травке, я рискну и скажу, что это крепкая хрень. Выходит его жена с тарелкой печенья. Это смесь песочных коржиков и диетического шоколадного печенья. Я съедаю восемь штук.

Из-за своей роли в сети распространения ЛСД Смайзл отсидел пять лет, но ни о чём не жалеет. «Нужно просто проживать каждый день как есть, – говорит он. – Помимо прочего, ЛСД учит человека, что есть только настоящее. Вот настоящее. Вот и всё – единственная реальность. Для меня деньги не имели значения. Тогда казалось, что мы действительно изменим мир к лучшему. Благодаря кислоте приходило осознание того, что есть лучшие способы разобраться с нашими проблемами, чем те, которыми мы пользуемся – стоит только посмотреть, где мы теперь».

70-летний Смайлз теперь говорит о британской наркокультуре лишь как об истории, в которой он больше не участвует, и он быстро убеждает меня, что уже давно ушёл на покой. Но он ещё следит за всем этим с расстояния. Возвышение экстази его удивило. Смайлзу оно кажется относительно нелогичным и бессмысленным веществом. «Это производное амфетамина, правильно… поэтому от него хочется выйти в поле и танцевать, но человек на самом деле не беспокоит никого, кроме ближайших соседей. Так не поменять направление общества и не добиться радикальных перемен в нашем мышлении; человек просто будет танцевать и потеть каждые выходные. На мой взгляд, это немного отбросило нас назад. Миру нужен ещё один крупный поставщик ЛСД».

Я говорю ему, что всё это, эта мысль о том, что кислота может изменить мир, звучит достаточно безумно, а он взмахивает руками и говорит: «Самое большое безумство – это гетеросексуальность, малыш. Посмотри только, какую хрень мы творим, если гетеросексуальны. Постоянно, каждый, мля, день, просто продолжаем страдать фигнёй!»

В нашу последнюю ночь в Уэльсе мы возвращаемся в Лланддеви-Брефи, чтобы в последний раз выпить в New Inn. Мне до сих пор хочется поболтать с владелицей паба, и я нахожу её именно там, где мы её оставили, сидящей на табурете за барной стойкой, где она выпивает пинту за пинтой и периодически что-то пролистывает на айпэде.

Она начала управлять пабом 27 лет назад и никогда не уезжала далеко. Она знает здесь каждого человека и где именно он живёт. Когда я спрашиваю её, нравится ли ей управлять пабом, она говорит: «Мне должно это нравиться». Больше всего ей в деревне нравится табличка с её названием, потому что, видя её, она понимает, что находится дома. «Деревня, – признаёт она – действительно как будто обладает какой-то… властью над людьми», – а затем бормочет что-то о тусовках. Каких тусовках? «Незаконные тусовки на горе».

Она рассказывает, что однажды субботним вечером в июне прошлого года около 10:30 слышала шум: гудение клаксонов, рёв моторов и человеческие крики. «Было слышно только «ЗУМ-ЗУМ-ЗУМ!» – говорит она. Она выглянула наружу и увидела сцену, на треть состоящую из «Безумного Макса» и на две трети – из «Дуракам везёт»: по деревне и на гору нёсся бесконечный поток раздолбанных фургонов и машин. «Затем началась музыка, и её было слышно из деревни несколько дней: «БУМ-БУМ-БУМ!»

Я ищу это в Интернете с телефона и нахожу видео на YouTube под названием «UKTEK 2016 LLANDDEWI BREFI». И вот оно: сотни молодых людей танцуют и кричат перед аудиосистемой на фоне буйных сосновых лесов с шариками, накачанными веселящим газом, в руках, спотыкаясь и врезаясь друг в друга, между тем как диджей играет хардстайловую версию «Макарены». Музыка изменилась, наркотики изменились, и всё же люди столько лет спустя ещё чувствуют влечение к той же деревне в бескрайней Зелёной Пустыне Уэльса.

Мы уходим из паба, выходим на автостоянку и поднимаем глаза. Астрономический сайт был прав: в полную силу светит шикарный Млечный Путь, расплёсканный по небу, словно упавшее мороженое. Звёзды не сияют, они горят, а луна настолько раздута и толста, что кажется, будто она может опрокинуться. Это, блин, совершенно прекрасно, и мне в голову приходит старая-старая мысль: «Возможно, мне стоит переехать в Лланддеви-Брефи».

Некоторые имена изменены в целях защиты анонимности.

Следите за сообщениями @joe_zadeh / @Cbethell_photo