Как мой папа помог мне научиться любить себя после того, как я призналась в своей трансгендерности

Я всегда чувствовала себя неловко вместе с папой: я отличалась от остальных сыновей; я была женственной, интровертной и часто спотыкалась в своих отношениях с мужчинами. Мне было легко ладить с ним, когда я была маленькой, но по мере того, как я становилась старше, нам казалось всё труднее поддерживать связь между собой как отцом и сыном.

Когда я была в пятом классе, дети в школе начали обзывать меня педиком. Я спросила у брата, что это значит, и именно тогда я узнала о своей гомосексуальности. Мои сверстники узнали об этом раньше меня поскольку меня выдавали походка, манера говорить и одеваться. Именно в этот момент своего детства я начала превращаться из счастливого в целом человека в подростка, борющегося с травлей и усугубляющимся чувством депрессии.

Читать больше: Я встретила пастора, который считает, что «трансгендеры» обманчивы: он не знал, что я трансгендер

Я всё держала в себе, потому что мне было стыдно, но мои родители не испугались, когда я рассказала, что присоединилась к Альянсу геев и гетеросексуалов своей школы, и они с радостью отпустили меня на мой первый гей-прайд, когда мне было 13. Я так и не совершила официальный каминг-аут перед ними, но они явно меня принимали.

Моему папе было не стыдно ходить со мной в ТРЦ посмотреть кино в праздники – пусть на мне и были сапоги на высоких каблуках и винтажная шуба в пол. (Мне её купил на Рождество брат). Я была подростком-кросдрессером, и мужчины в моей семье защищали меня и обеспечивали мне безусловное принятие. А вот внешний мир был не так великодушен. Мне особо запомнился один случай. Когда мне было 14, какая-то маленькая девочка спросила меня, мальчик я или девочка. Я, не думая, ответила, что я – девочка. Она закричала: «Нет, неправда!» – и убежала. Подобные ситуации были регулярны, но от того, что они были частыми, они не становились менее жестокими.

Я бросила школу в предпоследнем классе. Я съехала из дома, как только смогла; я жила сама по себе в родном городе в возрасте 17 лет. Дело было не в бегстве от семьи – мне просто нужна была самостоятельность. Спустя год я запаковала свою жизнь в мамин джип, и она отвезла меня в Нью-Йорк. Помню, как я тревожно стояла на кухне, вернувшись в родной дом, и говорила отцу, что собираюсь переехать в Нью-Йорк. Я была напугана, не знала точно, рассердится он или нет; денег у меня не было, и, хотя я уже получила свой диплом об общеобразовательной подготовке, я не планировала получать высшее образование.
Но папа обнял меня и сказал мне, что меня поддерживает – собственно, он сказал, что считает мою уверенность в себе вдохновляющей. Может, он и не был в восторге от мысли о том, что его юный сын отправится в самый крупный город США, но он, я думаю, знал, что мне нужно уехать. Я мечтала об этом городе с детства, подспудно понимая, что моё место – там.

Едва уехав из дома, я начала неуклонно отдаляться от семьи. В Нью-Йорке я могла исчезать каждую ночь; я пропадала в барах, на вечеринках и в своей тёмной квартире. Я пыталась лишить себя чувствительности разными способами, и я никогда не обсуждала с родными ничего, связанного с моим психологическим здоровьем.

Когда мне было 22 года, я уже прожила в Нью-Йорке четыре года – всю свою взрослую жизнь. Домой я возвращалась несколько раз: на Рождество и на свадьбу брата. Но не считая этого, я была далека от своей семьи и была далека от самой себя. Спустя годы отрицания и самолечения от психологических проблем, от которых я страдала, моё мощное взросление резко, жестоко остановилось.

Я годами отрицала собственную сущность. В это время я пыталась превратиться в тот образ, который, как я считала, должен представлять собой мужчина. Я тренировалась, чтобы сделать своё тело мускулистым, я пыталась сделать свой необычный голос глубже, и я со стыдом собирала, а затем выбрасывала женскую одежду. Я забыла о том подростке-кроссдрессере, который так хорошо знал самое себя.

Но после того, как некоторые из моих друзей помогли мне перейти к более здоровой жизни, я стала честнее с собой и мягче. Я мало-помалу перестала заставлять себя пытаться стать мужчиной. В 22 года я наконец поняла, что я – трансгендер. Все препятствия в моей жизни, казавшиеся непреодолимыми, чудом обвалились, словно костяшки для домино, и ко мне пришла такая ясность, которой у меня не было с детства. На это понадобилось десятилетие, но я, наконец, была готова встретиться с собой.

Я позвонила маме, братьям и сёстрам. Они обеспечили невероятную поддержку и мотивацию, и это придало мне уверенности, но звонить папе мне всё равно было страшно. Разумеется, я знала, что он меня примет – он всегда меня принимал. Но я была его сыном, и мне было неловко за саму себя. Я не могла предугадать, какой будет его реакция. Он взял трубку, и я сказала ему: я – трансгендер. Я объяснила, что собираюсь совершить переход, чтобы жить как женщина.

Он сказал мне, что любит меня, а затем сказал то, чего я никогда не забуду: «У меня нет никаких ожиданий в отношении того человека, которым ты должна быть». Я заплакала, но не знаю, заметил ли он это. Я не забыла эти слова, и я часто к ним возвращаюсь, всякий раз, когда чувствую, как снова открываются мои старые раны. Я всю свою жизнь пыталась быть мужчиной, и знание о том, что мой папа этого от меня не ожидает – что он любит меня несмотря ни на что, – придало мне уверенности в себе и помогло мне осознать, что мне абсолютно нечего стыдиться. ЛГБТ-детям нужны такие родители, как он. Без этого вероятность страдать по жизни для нас гораздо выше.

Я вижу со своим папой раз-два в год, и я пытаюсь ему названивать, но поддерживать контакт у меня получается не очень хорошо. У меня множество воспоминаний о наших отношениях раньше. Я помню, как вечер за вечером смотрела вместе с ним «Звёздные войны»: это его любимая киносага. Я до сих пор слышу, как он пел Боба Дилана по утрам в субботу, бренча на своей акустической гитаре, в моей юности. Наши жизни изменились, вся моя семья разъехалась, но мы до сих пор вместе.

Я могла бы вспомнить бесчисленные общие с папой моменты, которые придали мне уверенности в себе, или описать наши отношения. Но одно воспоминание выделяется как особенно значимое для нас обоих. Как-то раз, где-то через шесть месяцев после моего перехода, мне от него по почте пришло письмо. Оно было адресовано Дайане. Он написал мне, что гордится мной, но я уже слышала это раньше. Вот только папа впервые в моей жизни называл меня своей дочерью.