Сколько лиц у дискотеки

Переехавший с Чистых Прудов на Кудринскую площадь Оккупай, словно линяя по дороге, обновил и перетасовал состав кочующего лагеря. Лицо протеста снова видоизменилось, и дреды рассеянных хиппарей оттенились крутыми скулами арийских черепов.

Днем на «баррикадах» народа немного, но каждая минута лагерной жизни насыщена событиями. Вот скорая увозит Бабу Нину, уже просто живой талисман протестного движения. Особо нахальные журналисты стремятся достать Бабу Нину едва ли не из черного мешка, но объективы телекамер аккуратно закрываются ладонями охраны. Пока часть лагеря озабочена здоровьем ветеранши оппозиционных акций, происходит атака полиции на парней с коробкой с листовками. Коробку экспроприируют; под одинокие крики “мусора - позор России” полицейский чинуша тихо поясняет обступившей его толпе, что активисты осуществляли “несанкционированную раздачу рекламы”. Возмущенный ропот людей сливается в примерно такую сентенцию: “Что ты тут лялякаешь, гражданин начальничек”.
Днем на площади в основном радикальный состав, многие явно безработные и беззаботные. К вечеру лагерь ожидает наплыв сдавшего офисное кайло креативного элемента и студентов. Дневные, солярные имперки разбавляются ночными, лунными белыми лентами. В толпе все меньше странных фриков, все больше “поганой молодежи”, все больше юных, изрытых оспинами лиц, перемешавшихся с гладкими, мягкими рожицами планшетовых оппозиционерок. Часто встречаются блуждающие в алкогольном делирии пропойцы, которым невесть кто доверил раздачу белых ленточек. Замыкают парад “кадры на миллион” для путинского агитпропа - лентоносцы с ДЦП и фривольного поведения лесбухи. К счастью, не выныривают теперь, как это было на Абае, из темноты люди со впавшими глазами и розовыми треугольниками на груди, заставляя ощущать слово “лагерь” по-старинному.

Многоликий Янус протеста, сверкнувший красными леворадикальными глазами 6-го мая, отговоривший белыми губами на Абае, обернулся черно-бело-желтыми костями на Кудринской. Здесь музыку играют правые.
Настроения на Кудринской площади стали куда более мятежными, а обстановка напряженнее, чем были за неделю до того в хиппово-благолепном лагере на Чистопрудном. В разных уголках сквера происходили маленькие стычки врагов по субкультуре, объединившихся на лагерном этапе развития протеста. Хрупкий мир, заключенный между левыми и либералами, грозится обернуться сепаратным для ультраправых. Различные претензии и взаимные обвинения антифашистов и националистов, благодаря властям оказавшихся по одну сторону баррикад, пока не выливаются в физические разборки только благодаря бдительности бригадиров охраны. Временное политическое объединение пока не способно сгладить субкультурные противоречия двух сил, где все определяет неразрезаемый узел личных счетов, ведущихся на многие жизни и смерти. Не обошлось и без грызни за деньги – ползли слухи, что кто-то раздербанил общак и спустил его на пиво. Теперь у националистов свой банк - отдельный. Вероятно, после серии неприятных эпизодов, связанных с деньгами, отдельной кассой обзаведется каждая из групп в протесте.

- Я бежала до самых дверей клуба, слыша за собой призывы немедленно “зарезать фашистскую мразь”. Когда кто-то из антифы крикнул: “Она же беременная”, другие отозвались: “И фашистского выблядка тоже”; - вспоминает Вика одну из своих внезапных русских пробежек в заснеженном Питере.

Вика Гном - активистка питерского отделения “Славянского Союза” - приехала на Кудринскую автостопом не в самом лучшем настроении: кочующие по электричкам бомжи украли рюкзак со всеми вещами, воспользовавшись тревожным сном националистки. Но Вика не сильно горюет об утрате - жалко только телефон со всеми контактами, а одежду, пенку и еду обязательно подгонят соратники. Выезды не организованы даже на уровне партийных ячеек, все едут частным порядком и по личному зову.
На питерской десантнице - спартаковская роза, подарок убитого Егора Свиридова. За плечами - Манежка, 6 мая в Питере, декабрьские волнения.
- Я ребенку сказала, что дядя Егор в Америку уехал. Я не могу сказать, что Егора хачи зарезали в столице.
И кажется, что и сама она с трудом верит в это наваждение.

Мы устало сидим, пока тянется долгая, шумная и суетная ассамблея, на которой решается вопрос о “запрете пропаганды национализма в лагере”. Старшаки-бригадиры имперских бригад, не смыкавшие глаз еще с Чистопрудного, вяло отмахиваются от звуков доносящихся ересей экзальтированной учредиловки. Причиной возникшей из ниоткуда проблемы стали листовки “националистического содержания” и “призывающие к насилию”, также из ниоткуда появившиеся утром на площади. Недопустимость прямых призывов к насилию - один из немногих консенсусов, объединяющих всех протестующих, никем открыто не оспаривается, поэтому националисты данный инцидент объявили “провокацией шавок”, антифашисты в свою очередь - “фашистской провокацией”, ну и так далее, ассамблейщики от души поливали друг друга коктейлем из оборотов и фразеологизмов со словом №1 этого и прошлых политических сезонов.

- Нас ни разу не допускали до участия в ассамблее, а теперь вот пригласили участвовать в обсуждении запрета, направленного против нас. Заебись история, - говорит едва совершеннолетний и бойкий националист. - Мы тут все обустроили, мы, по сути, тут все организовали, а теперь нас хотят подставить и заткнуть рот.
В самом деле, идею низвести националистов до охранных церберов в намордниках, сложно назвать иначе, как охуительной. В кавычках. И, увы, ожидаемой. Опасения либералов и ревность ультралевых легко читаемы: на всеобщем обозрении происходит стремительная эволюция имиджа националистов, которых многие рядовые участники лагеря и сторонние наблюдатели стали воспринимать не иначе, как защитников. При появлении полиции, стукачей, осведомителей и прочих мутных персонажей все взоры в надеждах сразу устремляются на тяжелых добродушных ребят с имперскими повязками. В то время как от либеральной тусовки окромя болтовни и позерства, а от левой - общего распиздяйства, никто ничего не ожидает, “за спинами этих парней можно войти в историю”, утверждает слегка шизоидная бабка, возбужденная творящейся на ассамблее несправедливостью.

В конце концов голосование срывается, запрет не принимается и вопрос оказывается быстро забытым. Ассамблею ждут более увлекательные и важные дела – выбирать пресс-секретарей Оккупая. Дележ корочек и конкурс на самую червивую профессию в России оказался намного интереснее разработки каких-то там политических требований. Полноте-с, месье пресс-секретарь. Без вас Земля не вертится.
Политических требований нет и не было. И, по-видимому, не скоро будут. О чем будут общаться с прессой королевы двадцать пятой полосы остается, таким образом, загадкой. Я спрашивал. Не дает ответа.

В темноте мы приходим к Мемориалу защитников Белого Дома 1993 года, изучая хронологию боевых действий по капитально экстремистским стенгазетам, висящим на стендах. “ОМОН, кровавая сука, посмотри на деяния рук своих” - читаем мы и читают два молодых полицейских, гуляющих по улице. Смотря вслед уходящим силовикам и врагам креативного народа, мы понимаем, что гуляют вертухаи с девушками, а на девушках белые ленты.
Хуй проссышь вас, господа.
Российский Оккупай - так мало политического, так много человеческого. Слишком человеческого.