Как мне заставить родителей перестать говорить о смерти?

Недавно я позвонила отцу по случаю его дня рождения.

Начала я словами: «Аллё, папа. С днём рождения!», на что он ответил: «Это кто?»

В этот момент он шутил (я его единственная дочь), подкалывая меня, потому что я недостаточно часто выхожу на связь. Я моментально почувствовала себя виноватой. Он живёт в Ванкувере, а я в Торонто, и я знаю, что чаще должна брать трубку, но даже в его 71 день рождения я ленилась до позднего вечера. Прошло несколько минут – и я вспомнила, почему.

Моему папе постоянно хочется говорить о смерти.

Он говорит о ней так же, как родители других людей обсуждают политику, своих собак или последнюю серию «Эллен». Мой папа любит поболтать и обо всём этом тоже, но он может, не моргнув глазом, перескочить с Дональда Трампа на место, где хочет быть похороненным. Впрочем, он делает это не из страха. Скорее это, если быть реалистами, самое важное событие, которого ему остаётся ждать, поэтому он очень много о нём думает.

В этот день, в свой день рождения, он сказал мне, что хочет, чтобы его тело кремировали, а пепел развеяли над рекой в Индии, в месте, которое он обнаружил во время своего недавнего и первого в жизни путешествия туда. Сначала я, как и всегда, попыталась отмахнуться от разговора несколькими «умгу» и «да, конечно». Однако он не собирался замолкать. Он начал произносить по буквам названия реки и храма, который на ней стоит, а затем спросил, буду ли я готова перевезти туда его останки после его кончины.

«Тебе очень понравится», – пообещал он, между тем как я со своей стороны нехотя делала пометки насчёт его плана в документе Google под названием «Папин пепел».

Затем, как раз тогда, когда я надеялась, что мы сможем сменить тему, он сообщил мне, что до конца оплатил два места на кладбище в Ванкувере. В связи с тем, что сейчас он настроен на Индию в качестве последнего пристанища, он предложил один из них мне.

«Можешь им воспользоваться, когда умрёшь», – заявил он совершенно прозаичным тоном. (А до этого я буду сдавать его каким-нибудь бедным студентам Университета Британской Колумбии где-то за 2,100 долларов в месяц, чтобы они могли поставить там палатку, а не пытались найти жильё по разумной цене рядом с вузом.)

Так он впервые приплёл к одному из этих разговоров мою собственную смертность, и это меня потрясло. Не помню, как я отреагировала, но про себя непрестанно, разъярённо и возбужденно думала: «Чё за нах?»

Правда в том, что мне не нужно размышлять о смерти больше, чем я и так размышляю. Хотя мне ещё нет и 30, я постоянно о ней думаю. Не столько об акте умирания (хотя порой, когда я отрываюсь от работы, чтобы выпить кофе или позавтракать, я живо представляю себе, как меня сбивает машина, а время от времени, закуривая сигаретку, думаю, когда же я заболею раком, что, по моему убеждению, неизбежно). Однако в большей степени меня преследует идея смерти – или прекращения существования.

Полагаю, все проходят через стадию увлечения смертью, и я не уверена, когда началась моя мания. Помню, как я спрашивала о смерти маму, когда была очень маленькой, а она мне говорила, что об этом мне ещё долго не стоит волноваться. Моя бабушка по матери, которую я обожала, умерла от рака, когда мне было 14. Я была достаточно взрослой, чтобы ощутить печаль, хотя я и не могла осознать серьёзность или неизменность смерти.

Смерть дедушки в 2011 году ударила сильнее. Когда он сделал свои последние вдохи в хосписе в Ванкувере, рядом с ним были парочка членов нашей семьи и я.

Это было спокойно, хотя и очень печально, и я подумала, что этот опыт сделает смерть более приемлемой для меня. Вместо этого, и несмотря на то, что я как репортёр имела дело с множеством трагичных смертей, я стала всё сильнее тревожиться.

Когда я размышляю о том, что мы все умрём, я начинаю сомневаться в своих жизненных выборах. Почему я в данный момент не в пешем походе по Европе, не пробую героин ради интереса и не занимаюсь всё время сексом без разбора? Или, быть может, мне следует размножаться, чтобы оставить какое-то наследие. На фоне смерти все наши моральные принципы и ценности (отличная карьера, брак, дом, детей, накопление всякой всячины) кажутся банальными и бессмысленными.

Давным-давно я отвергла почти все католические ценности, на которых была воспитана, однако в отношении концепции загробной жизни я осталась агностиком. Возможно, вырасти я атеисткой и никогда не ожидай после смерти ничего, кроме небытия, эту концепцию было бы легче принять. Вместо этого я допоздна гуглила «клинические смерти» и читала книги типа «Доказательство рая» («Proof of Heaven»), которая рассказывает о «путешествии в загробный мир» скептичного нейрохирурга, пытаясь утешить себя мыслью о том, что подобное может быть реальностью. Но логика, по-видимому, берёт надо мной верх, и я возвращаюсь к страху перед тем, что я буду стёрта с лица этой планеты без следа, не считая кое-чего из моего сравнительно заумного творчества, которое, разумеется, спустя тысячи лет после того, как мы опустошим планету с помощью ядерного оружия, будут передавать из рук в руки пещерные роботы.

Мои родители, впрочем, уже не разделяют этих тревог.

Хотя моя мама никогда не говорит о моей смерти, она часто упоминает о своём завещании, рассказывая мне обо всех маленьких поправочках, которые она вносит. Мне это страшно не нравится, в основном потому, что я не могу справиться с мыслью о её уходе. То есть разве завещания не для того, чтобы их читали после смерти человека? Разве нельзя мне просто разобраться с этим тогда?

Иногда моя мама говорит, что задумывается о том, происходит ли что-то после смерти, или о том, чего ей будет не хватать, но она однозначно не боится. Она заявляет, что перестала бояться ещё в молодости.

В этом, полагаю, и заключается ирония. Я в том возрасте, когда мне положено «переживать лучшие годы». Однако страх смерти, если ему позволить, может надолго захватить мой разум.

После смерти дедушки я сказала психотерапевту, что жалею, что не ходила к нему в больницу чаще, а из-за сожаления мной овладело чувство вины. Она спросила, как я могу компенсировать ему это после смерти; я этого вопроса не поняла. Затем она указала на другие решения, с которыми я в то время мучилась (прежде всего – порвать или нет с парнем и не переехать ли в Торонто), и намекнула, что мне следует смириться и взять на себя обязательства перед обоими, поскольку я уже очень давно к этому склонялась. Я не до конца осознала связь между этим и смертью моего дедушки, но, полагаю, суть её слов в том, что мне не следует воздерживаться от рисков, поскольку это впоследствии может привести к ещё большему сожалению. И, возможно, более всего я боюсь, что в конце жизни буду думать о том, чего не сделала.

Сейчас я стараюсь не забираться в кроличью нору слишком глубоко, ограничиваясь несколькими минутами размышлений о смерти за раз. Однако склонность моих родителей возвращаться к этой теме заставляет меня выступать против как их морали, так и своей собственной. Может быть, это хорошо. Утешительного в смерти я вижу мало, но, видя, что она неизбежна, я в лучшем случае могу надеяться на безразличие, схожее с безразличием моих родителей. Как знать – возможно, однажды то место на кладбище будет казаться гораздо привлекательнее, чем неоправданно дорогая квартира в Торонто. Но даже если этому не бывать, я буду мертва, так что мне как минимум больше не придётся беспокоиться ни о чём из этого.

Следите за сообщениями Маниши на Twitter.