Переосмыслить систему: пять экспертов представляют себе лучшее будущее

Э.Дж. Графф о будущем движения # MeToo

Котошапочки должны были предупредить нас о грядущем #MeToo. Мы все видели этих возмущённых и воодушевлённых женщин в весёлых розовых шапочках, транспаранты с громкими заявлениями «Киска хватает в ответ!», «Не трогать», «Противные женщины», «Хватайте их за выборы» и «Дерись как девчонка». Это не было возмущение каким-то случайным республиканцем. Нет, это было возмущение конкретно тем, что страна выбрала хвастуна с несдержанными руками, главманьяка, некомпетентного выпендрёжника вместо необычайно компетентной женщины, которая пишет СМС в тёмных очках, круто работает и многого добивается. Работающие женщины видели этот фильм уже много раз: стрёмного чувака с бесстыжими руками повышают вместо старательной барышни. Не в этот раз, зарычали эти женщины, миллионы женщин, во время крупнейшей из известных однодневных демонстраций в истории США.

Мы действительно решили, что эти женщины разойдутся по домам и заткнутся? После того, как женщины увидели это море разъярённых сестёр, чьи ослепительно острые шапочки кричали «руки прочь, подонок»?

В конце концов, за последние несколько лет мы видели достаточно раз, как сексуальных преступников разоблачали и публично призывали к ответу (привет, Билл О’Рейли!). Но именно благодаря котошапочкам история с Вайнштейном стала брошенной в сено зажжённой спичкой и спровоцировала лесной пожар #MeToo.

Чтобы понять, как мы до этого дошли, нужно сначала отдать дань уважения диким, чокнутым феминисткам конца 1960-х и 1970-х годов, которые изменили мир, а также придумали и решительно ввели в обиход такие понятия, как сексуальные домогательства, домашнее насилие, супружеское изнасилование, равная оплата и многое, многое другое. И да здравствуют такие феминистки второй волны, как Элеанор Холмс Нортон и Кэтрин Маккиннон, которые действовали на основе их радикальных прорывов, многие годы тяжко, утомительно трудясь над официальным признанием этих знаний – в законодательстве и жизни.

А теперь быстро переходим к 1999 году, когда американки, скованные ужасом смотрели, как комиссия из белых мужчин-сенаторов презрительно обесценивала показания Аниты Хилл о сексуальных домогательствах – такого термина большинство американцев ещё не знали – со стороны её бывшего начальника Кларенса Томаса. Это зрелище, показанное на всю страну, указало нации – как работающим женщинам, так и их работодателям – что то, что они считали «личным» сексуальным поведением, согласно решению Верховного суда от 1986 года по делу Meritor Savings Bank против Винсон, ныне является незаконным.

Сексуальные домогательства незаконны, не потому что они отвратительны и не потому что они сексуальные. Они незаконны, потому что из-за них женщинам труднее зарабатывать. Невозможно выкладываться на работе сполна, если изо дня в день защищаешь свою физическую неприкосновенность. У тебя нет возможности заработать свою ставку, если помощник менеджера, который составляет график твоих смен в BurgerKing, шепчет в наушники о том, что хочет сделать с тобой наедине возле мусорки, и о том, что даст тебе больше смен, если ты пойдёшь с ним на «свидание». Сексуальное насилие – это нарушение уголовного права. А сексуальные домогательства – это преступление вашего работодателя против вас, которое несправедливо увеличивает гендерный разрыв в зарплатах.

После показаний Аниты Хилл количество заявлений в Комиссию по равным возможностям трудоустройства резко увеличилось. А американки были так возмущены, что в 1992 году баллотировалось как никогда много женщин (вам это ничего не напоминает?), тем самым превратив этот год в «Год женщины» и увеличив количество женщин в Конгрессе с 32 до 54.

Но стоит помнить вот о чём. Этот лесной пожар не покончил с сексуальными домогательствами – он просто сделал их видимыми и дал им название. Отдельным историческим моментом ничего не добиться: изменения в обществе происходят постепенно. С тех пор два поколения женщин узнали, что сексуальные домогательства противозаконны, но домогательства всё равно тормозили их, портили им зарплаты и наполняли их стыдом. Они ходили одни, часто травмированные и возмущённые тем, что могущественные негодяи пустили под откос их карьеру и жизнь.

А вот и котошапочки, момент разоблачения сексуальных домогательств. Все женщины Америки увидели, насколько они распространены и возмутительны, – и поняли, что остановить их могут лишь они сами.

Как сказала в суде осуждённому насильнику Ларри Нассару Кайл Стивенс: «Маленькие девочки не остаются маленькими вечно». Благодаря феминизму второй волны из облапанных стажёрок выросли руководящие редакторы. Запуганные судебные делопроизводительницы стали могущественными судьями (а можно ли вообще представить себе, как судья-мужчина рекомендует 156 женщинам дать показания о пережитом насилии?). Подвергавшиеся насилию юные звёздочки стали Анджелиной Джоли и Сальмой Хайек. Фабричные работницы, дворнички и сельскохозяйственные работницы сплотились в групповых исках и обратились к более широкой общественности и могущественным людям, способным помочь им. А решительные репортёры рассказали их истории.

Благодаря социальным сетям всё это возмущение разгорелось гораздо шире, чем когда-либо ранее. Эти насильники, как сказала Нассару другая гимнастка, создали армию, готовую бороться за справедливость.

А вот что больше всего вселяет в меня надежду на движение #MeToo: на наших глазах происходит объединение представительниц разных классов, бедных и богатых, по крайней мере на данный момент. В ноябре люди, представлявшие 700 000 сельскохозяйственных работниц, написали открытое письмо в поддержку женщин из Голливуда, высказывающихся о сексуальных домогательствах и насилии, и заявили, что слишком хорошо понимают, каково это, когда на них «охотятся лица, имеющие возможность брать на работу, выгонять с работы, заносить в чёрные списки и иными способами угрожать нашей экономической, физической и эмоциональной безопасности». Некоторые женщины Голливуда сами выразили солидарность, создав Фонд юридической защиты Time’sUp, структура которого позволяет помогать менее привилегированным женщинам в борьбе с сексуальными домогательствами.

Вот такая классовая солидарность нам и нужна. После обвинений Кларенса Томаса во многих местах работы «белых воротничков» были введены строгие процедуры для защиты от обвинений в сексуальных домогательствах; в некоторых случаях это также подразумевало реальные меры профилактики сексуальных домогательств и реагирования в тех случаях, когда женщины о них сообщали. Но подавляющее большинство работающих женщин в нашей стране – в ресторанах, на фабриках, в гостиницах – были брошены на произвол судьбы. Женщины, работающие в преимущественно мужских коллективах, молодые женщины, женщины на низкооплачиваемой работе в сфере обслуживания, чей доход зависит от тех, кто составляет им график, – эти женщины чаще подвергаются сексуальным домогательствам.

Итак, что мы должны увидеть, помимо Time’sUp? Вот моя утопическая мечта. Во-первых, я считаю, что женщины должны занять места всех насильников, выпертых с работы. Всех до единого. Именно так поступил NBCс TodayShow, заменив Мэтта Лауэра Ходой Котб. Подвергая женщин сексуальным домогательствам, мужчины не только нарушают их физическую неприкосновенность, но и калечат им карьеру, мешают их продвижению, а также дают работающим в организации мужчинам несправедливое преимущество.

За каждого домогателя, разоблачённого и выпертого из организации, я бы давала прибавки к зарплатам и повышения одной-десяти женщинам за каждый год, который он там проработал; точное количество пускай определяется соответственно размеру организации. Почему? Потому что, если он облапил одну женщину, он затормозил или выжил по крайней мере столько женщин. (А если его зовут Мэтт Лауэр, Чарли Роуз или это какой-то другой медийный противник Хиллари, я бы аннулировала результаты выборов 2016 года и посадила бы в кресло её. Это же моя утопия, ну.)

Кроме того, я бы позаботилась о том, чтобы каждая женщина, которую он облапил (включая тех, которые ушли с работы во имя безопасности), достигла экономического равенства с мужчинами на низшей ступени своей карьеры. Каждая женщина старше 35 лет знает множество перспективных, амбициозных молодых женщин, которых обошли их коллеги-мужчины. Одной из причин этого являются сексуальные домогательства и вся сексистская травля, которая им сопутствует.

А как насчёт потенциальных подонков? Мы от них не избавимся: насильники, социопаты, серийные убийцы, ненавистники-расисты и множество разновидностей уродства попросту свойственны нашему виду. Поэтому давайте поговорим о том, как следует реагировать всем остальным людям.

Давайте позаботимся о том, чтобы родители и старшие школы рассказывали о насильниках на работе, обучали подростков энергично говорить «нет» и немедленно сообщать о нарушениях, обещали, что их услышат. А коль скоро я говорю об утопии, позвольте мне объявить, что с этого момента люди, подвергающиеся сексуальным домогательствам, не будут чувствовать стыда. Совершенно. #MeToo даёт людям понять, что сексуальные домогательства связаны вовсе не с ними: если он делает это с тобой, он делает то же самое с десятком других, дюжинами, сотнями, со всеми, до кого дотянется. А значит, стыдиться должен только насильник. Каждый подонок – начальник ночной смены, нападающий на дворничек в кладовке, гендиректор Общества защиты животных, приглашающий женщин в свой гостиничный номер, или актёр, внезапно демонстрирующий своё хозяйство, – каждый подонок создал собственную армию разгневанных пострадавших, жаждущих справедливости.

Знаете, чему ещё будут учить родители и школы? Они будут превращать зевак в, как сейчас говорят, «неравнодушных людей», обучать детей вмешательству с целью спасти кого-то от опасности, не подвергая риску самих себя. Добиваться справедливости будет легче, если после #MeToo случайные свидетели будут высказываться, едва осознав, что среди них есть задира, даже если этот задира – начальник. Теперь очень многим людям неприятно, что они молчали или отворачивались, зная, что что-то не так. Отныне они будут понимать, как нужно работать вместе над вмешательством, а также учить других тоже так поступать.

Наконец (и я честно считаю, что как раз это уже происходит), за кадром организации всех мастей и размеров начнут иначе реагировать на обвинения в сексуальных домогательствах. Работодатели десятилетиями втихую откупались от бессильных девочек и мальчиков или выгоняли их, считая их издержками бизнеса, чтобы не потерять своего могущественного «решателя». Но теперь вся страна знает, что обвинения в сексуальных домогательствах – как тараканы: если видно одного, ещё сотни где-то прячутся, готовые отравить ваш бизнес и уничтожить вас, как Weinstein Company и сборную США по гимнастике. Если вы не примете меры прямо сейчас (в обоих смыслах этой фразы), в дело вмешаются сострадательные женщины-судьи, неистовые репортёрши, амбициозные сенаторши и сытые этим по горло директорши по производственным вопросам и немедленно отберут у вас эту власть. Будет жутко. С этого же момента работодатели расследуют первое обвинение и примут самые уместные меры, а когда это случится снова, конечно же, уволят этого могущественного подонка.

Как мы поймём, что победили? Когда в Конгрессе, Верховном суде и высших эшелонах всех корпораций и некоммерческих организаций окажется чуть более половины женщин. Когда у нас будет вторая президентка. Вот тогда мы и поймём, что сексуальные домогательства, травля по гендерному признаку и различные формы дискриминации уже не сдерживают половину населения.

Движение #MeToo– это момент неуправляемого пожара, момент революционного откровения. Подобное возмущение пройдёт: человеческие существа неспособны слишком долго испытывать это чувство. Но если достаточно людей проймётся этим и начнёт трудную, монотонную работу над официальным учреждением мер защиты от домогательств, то мы создадим культуру, в которой все знают, что киска хватает в ответ. Если мы этого не сделаем, то я вам обещаю: мы столкнёмся с новой волной неуправляемого огня.

Э.Дж. Графф – управляющий редактор Monkey Cage в Washington Post и старший научный сотрудник Института журналистских расследований Шустера при Брандейском университете.

Астра Тейлор о будущем демократии

На той неделе, когда Дональда Трампа выбрали президентом, я закончила съёмки политического документального фильма, который выйдет этой осенью. Я своеобразным и странным кружным путём превращалась в новоявленную поборницу демократии именно в тот момент, когда огромная часть либеральных американцев внезапно решила, что с системой государственного управления, которую они долгое время спокойно считали лучшей в мире, что-то невероятно, ужасно не так. Начало этому проекту было положено в 2011 году, когда общественные движения распространились по всему земному шару, а призыв к «настоящей демократии» был слышен от протестующих, действовавших в совершенно разных условиях: движения 15-Mв Испании, восстания на площади Тахрир в Египте, Occupy Wall Street в США. Даже будучи участницей и летописцем этой волны активизма, я не знала в точности, что именно мы имеем в виду под демократией и почему мы так страстно её желаем.

Дело не в том, что я когда-либо была против «демократии», – просто этот термин не особенно меня привлекал. Справедливость, равенство, свобода, солидарность, социализм – все эти идеи находили во мне отклик, но демократия казалась мне сладкоречивой, выхолощенной и испорченной. То, что авторитарные лидеры и анархисты-идеалисты в равной степени склонны хвалить «демократию», казалось, лишь доказывало её бессмысленность. Отойдя в сторонку и присмотревшись внимательнее, более философски, я вновь ощутила преданность не самой по себе демократии (её никогда и не существовало по-настоящему), а тому, что можно назвать «демократическим проектом», длящейся до сих пор и, разумеется, всегда неидеальной попытке многих лишить власти немногих ради создания общества, более свободного и равного, чем нынешнее. Может, словом «демократия» и описывают нашу сломанную политическую систему, но также она является изменчивым принципом, который и по сей день представляет огромную угрозу для жадных до власти элит.

К несчастью, после возвышения Трампа всё больше аналитиков вместо того, чтобы выступить за реализацию до сих пор не задействованного потенциала демократии, оплакивают демократию как таковую или предсказывают её скорую кончину, как будто наша политическая система достигла своей вершины перед последними выборами, а дальше есть только один путь – по наклонной. После победы Трампа стали, как грибы после дождя, появляться дилетантские статейки и фолианты, чьё мрачное настроение идеально воплотил в себе недавний заголовок из New York Times «С демократией что-то не так?» («Is There Something Wrong With Democracy?») и названия книг вроде «Как умирают демократии». Если верить одному популярному направлению в обзорах либерального толка, в том, что демократия оказалась в опасности, по иронии судьбы, виноват сам народ – в конце концов, Дональд Трамп победил на выборах законно, хотя и неоднократно заявлял, что они были сфальсифицированы в пользу другого кандидата. Этот настрой идеально передало название другой недавней книги, «Народ против демократии» («The People vs. Democracy»), за авторством политического обозревателя Яши Мунка. Иными словами, безрассудные избиратели, чьи суждения были омрачены невежеством и движимы мракобесием, подвергли опасности нашу хрупкую республику и привели в Белый дом эгоцентричного недо-самодержца.

Я не отрицаю, что этот взгляд по-своему правдив: вполне очевидно, что избрание Трампа было ужасной ошибкой, от которой мир может и не оправиться. Но я считаю, что нам следует сменить оптику, через которую мы рассматриваем нынешний кризис. Проблема не просто и даже не в первую очередь состоит в том, что массы совершили ужасную ошибку. Проблема в том, что наша политическая система по определению даёт возможность такого исхода. Кого или что в конечном итоге следует больше ругать за победу Трампа: народ (который, судя по голосам избирателей с большим отрывом проголосовал за Хиллари Клинтон) или структуру нашей политической системы (которая вручила победу Трампу победу благодаря нашей устаревшей Коллегии выборщиков)?

Даже в чуточку более демократичных условиях у Трампа не было бы ни единого шанса. Намного более демократичных результатов можно было бы достичь любыми изменениями в наших избирательных процедурах во имя здравого смысла: широким распространением автоматической регистрации избирателей, обязательным голосованием, учреждением государственного праздника в день выборов, предоставлением права голоса людям, осуждённым за тяжкие преступления, созданием независимых комиссий по перераспределению избирательных округов с целью покончить с предвыборными махинациями в пользу «своих» в этой сфере, учреждением голосования с ранжированием вариантов (как это может произойти в Мэне), внедрением пропорционального представительства взамен системы простого большинства или схемы «победитель получает всё», упразднением принятого в Сенате принципа равного представительства штатов, дающего населению меньших штатов преимущество перед населением больших, роспуск Коллегии выборщиков ради избрания президента прямым голосованием. Влияние иностранной дезинформации на социальные сети меркнет в сомнении с этими отечественными структурными препятствиями, которые невероятно ослабляют влияние голосов граждан или вовсе лишают их прав.

Разумеется, как вам может сказать любой подросток, знакомый с «Народной историей США», американская система не создавалась как демократическая. В первые дни республики коренному населению и рабам, женщинам и бедным белым мужчинам было отказано в самом основном из гражданских прав – праве подать бюллетень. Хотя за последние два века мы отличились выдающимися демократическими завоеваниями, главным образом благодаря маргинализированным людям (тому самому вредному «народу» из заглавия Мунка), которые бунтовали ради прав и доступа, нашу нынешнюю систему едва ли можно считать такой, в которой правит народ. Более того, как показывают многочисленные научные исследования, предпочтения обычных граждан не имеют почти никакого влияния на государственную политику, в то время как обычно в приоритете оказывается повестка дня, установленная особо влиятельными кругами и плутократами. Эта ситуация должна измениться, а изменится она лишь в том случае, если мы организуемся и будем обороняться.

К несчастью, работая над своей документалкой, я узнала, что большинству людей трудно дать какое-то осмысленное определение слову «демократия». Ни один человек, которого я встретила на улице, не сказал мне, что демократия – это процесс увеличения эгалитарного участия в обществе, который делают возможным неутомимые бунтовщики, хотя это и вполне подходящее её определение. Внушает тревогу то, что некоторые люди с высшим образованием вообще не смогли дать определение этому понятию. «Демократия, – сказал мне один недавний выпускник университета без тени иронии, – это разве не тогда, когда людям говорят, что им делать?» Когда мы думаем о демократии, штампы слетают с наших уст, словно перекати-поля, катящиеся по пустыне легкомыслия. Демократия – это «свободные и честные» выборы, «мирная передача власти» или же, как считают многие люди, самая обычная «свобода», как будто это хоть что-то проясняет.

Может показаться, будто это как-то оправдывает мнение о том, что «народ» недостоин «демократии». Если он не может даже дать определение этому термину, неудивительно, что он массово пошёл за шарлатаном, поднявшимся на фейковых новостях. Но я считаю, что это неверный вывод. Хотя некоторые граждане внушают тревогу своими заблуждениями или полностью оторваны от реальности, подавляющее большинство людей, с которыми я пообщалась в процессе съёмок, искренне интересовались событиями в мире. Они волновались за свои населённые пункты и свою страну, были огорчены неравенством, тревожились о том, как им сводить концы с концами, и гневались из-за того, что их оставили без внимания и представительства. В конце концов я подумала, что многие люди не могут дать сложное или интересное определение демократии, потому что не сталкиваются с ней ежедневно: они не сталкиваются с ней ни в цирке национальных выборов, в котором раз в четыре года выступают СМИ и знаменитости, ни у себя на работе, где им приходится смотреть в пол и с ними обращаются как с винтиками в машине, ни в учебных заведениях, где их учат видеть в себе скорее потребителей, желающих отдачи от инвестиций, чем граждан, которые просвещаются самостоятельно с целью содействия общему благу. Несмотря на всю нашу спесь, американцы не так уж и часто прибегают к демократии. Неудивительно, что нам трудно дать ей определение.

Эта ситуация должна измениться. Мы должны демократизировать общество снизу вверх. Но мы не можем переосмыслить демократию, для начала не осмыслив её. Лишь патологическая структура, отчаянно нуждающаяся в капитальном ремонте, позволила бы взойти на вершину такому некомпетентному, самовлюблённому и невероятно непопулярному человеку, как Трамп. Так что вот вам малюсенький проблеск надежды: Дональд Трамп и социальный кризис, который предвещает его правление, даёт нам возможность взвесить все обстоятельства. Разумеется, до того, как он вступил в должность, жизнь была лучше и можно было сидеть в Twitter без сердечных приступов, но мир ещё задолго до того, как Трамп объявил о выдвижении своей кандидатуры, страдал от разрушительного неравенства, обречённых на провал военных операций, системного расизма и приближения климатической катастрофы. Нам следует не ностальгировать по уютной эпохе Обамы, а ухватиться за эту возможность поразмыслить над тем, что вообще значит слово «демократия». Лишь тогда появится шанс на то, что будущее может стать лучше, не побоюсь этого слова – величественнее, чем прошлое, которое, вообще-то, никогда не было демократичным.

Астра Тейлор – автор, организатор и кинематографистка.

Рейнальдо Андерсон о будущем афрофутуризма

В наши дни слово «афрофутуризм – не такой уж редкий гость в заголовках New York Times или на устах телеведущих. В значительной степени широкое признание этого культурного и философского движения является следствием невероятно успешного фильма «Чёрная Пантера». Этот блокбастер от Marvel рассказывает о короле-воине по имени Т’Чалла, правящем африканским государством под названием Ваканда. В центре внимания истории – политический идеализм Т’Чаллы и политический радикализм его двоюродного брата Эрика «Киллмонгера» Стивенса. Вымышленная страна из фильма является африканской утопией, которая может похвалиться продвинутой техникой, гендерным равенством и высокоинтеллектуальным обществом, успешно давшим бой европейскому колониализму и империализму.

Учитывая современное положение чернокожих людей по всему африканскому континенту и в африканской диаспоре, от климатического кризиса и кризиса беженцев до полицейской жестокости и неравенства доходов, Ваканда воплощает в себе наше коллективное стремление к чему-то за пределами проблем, связанных с угнетением и пренебрежением с расовой подоплёкой. Но хотя большинство людей в данный момент ассоциируют с афрофутуризмом именно Ваканду и её венценосного героя, это движение не начинается с них и не кончается ими. На самом деле афрофутуризм – это больше, чем эстетика и развлечения: это – не завершённый до сих пор проект самоопределения чернокожих людей. Эта всё ещё развивающаяся панафриканская социальная философия приводила к революциям и переменам в обществе в прошлом и, разумеется, будет мотивировать меры сопротивления в будущем.

Есть мнение, что духовной колыбелью афрофутуризма как разновидности бунта в реальном мире является Гаитянская революция. Это восстание порабощённых африканцев началось в 1791 году во французском колониальном владении Сан-Доминго с церемонии вуду при свете луны. Революционеры побороли колониальную державу к 1804 году. За 50 с лишним лет до того, как в США завершилась Гражданская война, Гаити стало первым государством во всемирной истории, образовавшимся вследствие восстания порабощённых людей.

Эта революция стала источником для фантазий чернокожих людей о свободе и независимости, вдохновившим таких лидеров, как Денмарк Весси, который в 1822 году начал мятеж рабов (впоследствии подавленный) в Чарльстоне (Южная Каролина), Маркус Гарви, панафриканист, попытавшийся в начале 20 века основать сверхдержаву для представителей африканской диаспоры, Кваме Нкрума, первый премьер-министр Ганы после того, как страна в 1957 году обрела независимость от Великобритании, и лидеры борьбы за гражданские права в Америке 1960-х годов, как-то Малкольм Икс и Хьюи П. Ньютон, ратовавшие за самозащиту от жестокости расизма. Благодаря торжественному рождению Гаити эти последующие лидеры смогли мечтать о преодолении того, что ранний афрофутурист У.Э.Б. Дюбуа назвал «цветной границей», из-за которой мы чувствуем себя изгоями даже в тех странах, в которых родились и выросли.

Я оказался на орбите афрофутуристской мысли в конце 90-х, работая над диссертацией о Партии чёрных пантер за самооборону. Именно сооснователь этой партии, Хьюи П. Ньютон, однажды сказал: «Сила чернокожих даёт силу людям, у которых ещё не было возможности определять свою судьбу». Для меня главное в афрофутуризме – претворение этого кредо в жизнь с помощью фантастического искусства и бунтов в реальном мире.

Спустя пятьдесят два года после создания комиксового персонажа Чёрной Пантеры и образования Партии чёрных пантер афрофутуристское стремление к самоопределению никуда не девалось. Именно оно привело миллионы чернокожих людей в кинотеатры на встречу с мифологией Ваканды, места, которого не коснулись трансатлантическая работорговля и колониализм, места, которое невозможно эксплуатировать, колонизовать или джентрифицировать. Но афрофутиризм не только продаёт билеты в кино, но и до сих пор вдохновляет реальные движения. Чернокожие люди по всей планете пытаются реализовать обещания афрофутиризма в современном реальном мире, и делают они это, руководствуясь принципами панафриканизма.

К примеру, предприниматель Айзек Мутуи разрабатывает нурукойн, синтетическую валюту с использованием технологии блокчейнов, способную дать африканцам всего континента возможность изолироваться от нестабильности западной международной финансовой системы. В основе этой идеи, как и Гаитянской революции, лежит желание создать для чернокожих людей будущее, защищённое от капризов и тирании наших угнетателей.

И хотя крайне продвинутая техника, которой пользуются африканцы из фильма «Чёрная Пантера», некоторым может показаться надуманной, на самом деле многие африканские страны в наши дни глубоко заинтересованы в техническом и научном новаторстве. В Нигерии, Гане и ЮАР есть свои космические агентства, и они запускают собственные спутники. Некоторые могут посмеиваться над этими усилиями, но они обладают невероятной практической пользой, так как дают этим странам реальную независимость в ряде самых острых их проблем. К примеру, в последние годы в Нигерии свирепствовали наводнения, убившие тысячи человек и лишившие крова миллионы. Эти экстремальные погодные условия связывают с изменениями климата, вызванными чрезмерными выбросами таких стран, как США и Китай. Но Нигерия благодаря своей космической программе обрела новый инструмент самозащиты. Спутник этой страны позволяет фиксировать и контролировать климатические особенности, обновлять карты и отслеживать группы населения.

Но более всего в афрофутуризме в реальном мире восхищает то, как его идеал вдохновляет чернокожих людей на объединение и углубление своей взаимозависимости. На Гаити в конце 18 века именно призыв к свободе помог чернокожим сплотиться, восстать и вдохновить последующих лидеров. Сегодня, в деревне Авра-Амба на севере Эфиопии, именно желание равенства и великодушия побуждает людей создать принципиально новое, прогрессивное сообщество в попытке построить собственную версию афроцентричной утопии 21 века.

Жители Авра-Амба под руководством эгалитарного лидера отвергают традиционные гендерные роли. Дав женщинам возможность заниматься той же работой, что и мужчины, деревня смогла стать продуктивнее, чем соседние населённые пункты. Здесь средний доход вдвое выше среднего по региону. А эту прибыль вкладывают в общественное здравоохранение, школы и уход за пожилыми людьми, обеспечивая следующему поколению больше, чем имели их предки.

Подобные прогрессивные, новаторские инициативы и сообщества можно найти повсюду в африканской диаспоре и на африканском континенте. Их существование и распространение напоминают о том, что наша борьба за свободу не закончилась на Гаити в 1804 году, в Америке в 1865-м или с незаконченной социальной революцией в ЮАР в 1994-м. Невероятный интерес к афрофутуризму, вызванный «Чёрной Пантерой», сигнализирует о том, что мы готовы к ещё большему количеству актов самоопределения чернокожих людей. Мы и дальше будем пытаться устранить цветную границу расизма и социального неравенства и построить реальное будущее, в котором все чернокожие люди будут счастливы и успешны.

Доктор Рейнальдо Андерсон – соредактор нескольких книг о расовой принадлежности и будущем, в том числе «Afrofuturism 2.0: The Rise of Astro - Blackness» («Афрофутуризм 2.0: Возвышение астро-африканскости»). В настоящее время он работает адъюнкт-профессором коммуникаций и является заведующим кафедры гуманитарных наук в Государственном университете Харрис-Стоу в Сент-Луисе.

Нгози Эронду о будущем всемирного здравоохранения

Если мы сейчас сделаем правильный выбор, будущее всемирного здравоохранения может быть блестящим. Вот моё представление о том, как это может произойти:

Сегодня, в 2068 году, всё в нашем мире как никогда тесно взаимосвязано. Теоретически один-единственный чих определёнными бактериями может спровоцировать международную эпидемию всего за несколько минут, однако, по словам моей бабушки Ады, наш мир безопаснее, чем он был в её время. Теперь, когда она вспоминает, как путешествовала по миру в 2018 году, будучи молодым эпидемиологом, специалистом по инфекционным болезням, я часто поражаюсь тому, как далеко ушло человечество за каких-то пять десятилетий. Наша нынешняя всемирная система здравоохранение свидетельствует о слаженной работе на международном уровне над предоставлением местным сообществам возможности защитить собственное здоровье и об истинном стремлении демократизировать новшества.

Бабушка Ада в своё время неустанно боролась с предложениями урезать финансирование Программы всемирного обеспечения безопасности здоровья, партнёрского проекта под руководством богатых стран, а ещё она боролась за увеличение финансирования и наращивание медицинского и исследовательского потенциала в системах здравоохранения стран с низкими доходами. Что ж, она и её коллеги во всём мире достигли успеха, и с этого началось разрушение нежизнеспособного цикла помощи, перетекавшей из более богатых северных стран – то драконовски жестоких, то доброжелательных, на юг – то несговорчивый, то ненасытный.

В то время говорили в первую очередь о «донорской усталости» и «испорченных организациях» вместо того, чтобы спрашивать получателей помощи, что им нужно на самом деле. Аргументировали это тем, что это идея по сути своей бесполезная, так как бедные люди во многих из этих стран часто находятся во власти коррумпированных госчиновников, стремящихся не улучшить здоровье своего народа, а увеличить собственное богатство. Было попросту логичнее принимать решения за них, пользуясь последними результатами какого-нибудь рандомизированного контролируемого испытания с хорошим финансированием. Ну конечно.

Но по мере того, как появлялось всё больше исследований, говоривших об эффективности решений на местном уровне в борьбе со вспышками болезней и губительными для здоровья привычками, диалог становился всё более неоднозначным и осмысленным. Люди начали задумываться о том, можно ли в мире, где львиная доля финансирования, специальных знаний, ресурсов, техники и нововведений контролируется богатыми странами, действительно преодолеть медицинские проблемы в бедных странах.

Затем, на Всемирной ассамблее здравоохранения 2025 года, произошёл прорыв: несколько общественных организаций из африканских и азиатских стран потребовали провести слушание о местных инициативах по снижению материнской смертности. Они объяснили, что устали слышать, что у тех, кто рожает в их странах, выше шансы умереть при родах, чем в более богатых странах, а затем рассказывали одну историю успеха за другой о своей борьбе с этими реалиями. Они создали местные системы наблюдения беременных женщин в своих деревнях, а также привлекли местные предприятия к участию в строительстве дорог к больницам. Они снабдили медицинские учреждения в каждой деревне спасающими жизни медикаментами. Они начали патронаж молодых пар и рассказывали семьям о родах в больницах, необходимых препаратах и добавках, а также планировании родов. Они даже задействовали традиционные практики, способствующие положительным клиническим результатам.

Хотя обучить достаточно акушерок, медсестёр, врачей и фармацевтов в собственных сообществах им оказалось нелегко, они не просили готовых альтернатив с привлечением зарубежных специалистов. Вместо этого они просили доступа к технике. Затем они попросили мир перестать ждать, что их спасут организации: они были готовы спасти себя сами.

После этого трогательного момента, показавшего эффективность работы на местном уровне, началась Эпоха реформирования помощи. Правительства и благотворительные организации внедрили более долговременные стратегии финансирования для улучшения всех составляющих систем здравоохранения, в том числе финансирования и увеличения количества медицинских образовательных программ и университетских курсов по всему миру. Затем не связанные со здравоохранением организации и частные предприятия получили дополнительный стимул работать вместе с правительствами над созданием полезной для здоровья среды. К примеру, в Нигерии, стране, где некогда находился самый загрязнённый город в мире, местные советы создали планы удаления промышленных отходов, а предприятия, финансировавшие систему утилизации отходов, получили налоговые льготы. В эту эпоху страны увеличили свои расходы на здравоохранение – особенно на универсальный охват медицинскими услугами – вдвое, а то и втрое. Когда их население стало здоровее и меньше людей стало сталкиваться с катастрофическими финансовыми трудностями из-за медицинских расходов, их экономики начали процветать, а неравенство внутри стран и между странами начало сокращаться.

В этой более равной среде не просто возродился интерес к науке, технике и новаторству – он был демократизирован, и в мире стало появляться всё больше технических решений из некогда отсталых лабораторий глобального юга. Сегодня Западная Африка, в которой когда-то разразилась одна из самых смертоносных известных вспышек Эболы, является местом, где находится главный мировой центр медицинской техники. Недавно я была в Гвинее, где учёные из Университета Конакри первыми выполняют операции по замене коленных чашечек бионическими протезами на восьмидесятилетних пациентах. И сегодня просто невозможно представить, что когда-то в Йемене и Бангладеш свирепствовали древние вакциноуправляемые заболевания. Эти заболевания были уничтожены, когда охват населения всеми прививками в мире значительно превысил 90 процентов. Принятие представления о здравоохранении как праве человека и необходимом условии прогресса человечества изменило мир. Снижение зависимости от центральных организаций и переход к гражданской ответственности – норма для всех сообществ. Крупные организации ещё существуют, но они не так сложны и более локализованы.

Если бы бдительность на местах не была такой мощной, как человечество смогло бы спокойно пользоваться такой технологией, как сверхзвуковые авиаперелёты? В мире бабушки Ады было попросту слишком много неизвестных. Сегодня люди хотят знать, что происходит не только в их родных населённых пунктах, но и в окрестных районах. Поэтому показатели здоровья населения находятся в открытом доступе, всегда актуальны и доступны на множестве разных платформ. Полвека назад путешествие из зараженной корью Европы в поражённую гриппом Северную Америку подразумевало необходимость не только рисковать собственным здоровьем, но и подвергнуть воздействию своих микробов всех пассажиров самолёта. Уменьшение масштабов всемирного здравоохранения всё это изменило.

Я направляюсь в Сантьяго (Чили), и я только что заглянула в приложение, которое показывает мне погоду, охват населения прививками и самые популярные рецепты, выписываемые там медработниками, в режиме реального времени. По-видимому, в настоящее время там происходит рост инфекций мочеполовой системы, поэтому я буду осторожной: поколение моей бабушки так и не разобралось как следует с одним – с устойчивостью к антибиотикам. Но я считаю, что с новыми антибиотиками, которые как раз наконец-то производят, ситуация будет иной. Сегодня как пациенты, так и врачи знают, что их действия влияют на мир.

Нгози Эронду, доктор философии – адъюнкт-профессор Лондонской школы гигиены и тропической медицины, эпидемиолог, специализирующийся на инфекционных заболеваниях, и сооснователь Global Bridge Group, LLC .

Джордж Тёрнер о будущем налогообложения

В мировом масштабе суммы налогов, от которых уклоняются международные корпорации, огромны и, по словам Алекса Кобхэма из Tax Justice Network, примерно равны 500 миллиардам долларов в год. Кроме того, существуют оценки суммы частного капитала, хранимого в оффшорах, колеблющиеся в пределах от 21 до 32 триллионов долларов.

Это влияет на жизни всех нас. Уклонение и уход от налогообложения является ключевым фактором мирового экономического неравенства. Непосильные расходы на жильё и неудовлетворительные гарантии занятости, с которыми сталкивается молодёжь во многих регионах США и Великобритании, коренятся в неспособности общества должным образом взимать налоги с капитала.

Государства лишают доходов, которые они могли бы использовать для обеспечения здоровья и благополучия своих граждан, что приводит к отсутствию качественного государственного здравоохранения во многих регионах мира, к снижению регулятивных норм и урезанию бюджетов социального обеспечения, из-за чего многие уязвимые люди живут в бедности.
Когда я только начал рассматривать эти вопросы, широкое распространение налоговых гаваней считалось всего лишь стандартной практикой в деловом сообществе.

Однако работа журналистов-расследователей и разоблачителей по всему миру, от Дэвида Кея Джонстона в New York Times до Ника Шэксона (автора книги «Острова сокровищ» – «Treasure Islands»), от Ричарда Брукса в Private Eye до всей команды Международного консорциума журналистов-расследователей и их партнёров, а также многих других, изменила взгляды общественности на мир оффшоров. В 2013 году моя собственная работа показала, как британские водопроводные компании переводят миллиарды в оффшорные налоговые гавани посредством сложных соглашений о займах. Теперь, оказавшись под угрозой национализации, некоторые из них уходят от этих структур.

Но несмотря на то, что многие признают, что у нас есть проблема, мы, по-видимому, всё ещё далеки от какого-то решения. Каждый скандал становился темой для заголовков на много дней вперёд, поводом для негодования политиков и призывов к действию с последующим затишьем до начала следующего скандала.

Итак, как же нам разорвать этот бесконечный цикл? Ответ таков: не устранять лазейки в налоговой системе, а полностью её переосмыслить.

Во-первых, давайте подумаем о том, как работает корпоративный налог и уклонение от корпоративного налога.

Корпоративный налог – это налог на прибыль корпораций. Компании тратят деньги, производя свой товар, и зарабатывают, продавая свой товар. То, что остаётся, облагается налогом. Затем компания может делать с деньгами что угодно. Начальник может перевести всю сумму на свой банковский счёт на Кипре, и компания не уклонится от корпоративного налогообложения.

Уклонение от налогов – это искусство перемещения прибыли из стран с более высокими налогами в страны с более низкими налогами до уплаты налога. Если компания полностью находится в одной стране, это трудно сделать.

Однако подъём международных фирм с подразделениями по всему миру, привели к появлению новых возможностей для перемещения прибыли и уклонения от налогов, так как международные компании могут размещать прибыль где угодно по своему усмотрению.
К примеру, технические фирмы утверждают, что большая часть стоимости, которую они создают, представлена создаваемыми ими алгоритмами и технологиями. Эти технологии можно вложить в такой юридический документ, как патент или право интеллектуальной собственности, а затем продать оффшорной компании, созданной исключительно для владения этой бумажкой. Другие подразделения технической фирмы затем просто выступают в качестве перепродавцов технологии, ежегодно выплачивая «владельцу» технологии немалый взнос за право пользования ею и почти не принося прибыли. Таким образом, деньги перетекают с реальных рынков в налоговые гавани.

Подобные приёмы могут применять и другие компании, за пределами мира техники, особенно если они обладают сильным брендом. «Райское досье» показало, что компании Nike в Европе выплачивали миллиарды другой компании, которой владела Nike на Бермудах, за право использовать логотип с «галочкой».

Эти налоговые схемы – явные выдумки. Они наводят на мысль о том, что стоимость технологий и брендов создаётся не людьми, не инженерами-программистами, дизайнерами и маркетологами, которые их создают, а бумажками, лежащими в столах поставщиков оффшорных услуг.

Но если взглянуть дальше этих схем уклонения от налогов, то как на самом деле следует взимать налоги с международных компаний? В условиях нынешней системы ответ неоднозначен.

Нынешний международный стандарт таков: каждый налоговый орган пытается тщательно проверить каждую международную компанию и представить себе, сколько прибыли ей поступает в его стране; это называется принципом вытянутой руки. Но выполнять подобные вычисления правительствам нелегко.

Взять хотя бы такую компанию, как Apple. Она зарабатывает деньги продажей дорогих компьютеров, планшетов и телефонов. Чтобы выводить эту продукцию на рынок, она нанимает дизайнеров в Калифорнии, производит свои товары в Китае и нанимает продавцов и маркетологов по всему миру. Все эти люди приложили руку к успеху Apple, компании, построенной на блестящем дизайне, новаторских технологиях производства и крайне успешных маркетинговых кампаниях, которые убеждают людей в том, что заплатить за телефон 1000 долларов – хорошая идея.

В случае надлежащего налогообложения Apple налоговые органы приписывали бы определённую часть прибыли компании каждой составляющей сети компаний, участвующих в создании продукции Apple. Но как нам понять, какая часть прибыли с айфона за 1000 долларов должна быть приписана той или иной составляющей сети?

Для этого правительствам нужно оценить стоимость, которой наделяет товар каждая составляющая сети. На этот вопрос нет ни правильных, ни неправильных ответов. Экономические ценности, как и моральные, крайне субъективны и в огромной степени зависят от того, кто их определяет. Как бы вы оценили труд китайского рабочего в сравнении с трудом лондонского специалиста по маркетингу? Я могу вам гарантировать: вероятно, ваше мнение будет отличаться от мнения должностного лица из китайского профсоюза. Когда эти оценки приводят к распределению капитала между странами, они могут приобретать ярко выраженный политический подтекст.

Политический характер данной проблемы был продемонстрирован, когда Еврокомиссия приказала Ирландии взять с Apple 13 миллиардов евро (около 16 миллиардов долларов) налоговой задолженности в связи со схемой уклонения от налогов, благодаря которой Apple выкачивала деньги из своих европейских подразделений в Ирландию, где могла получать прибыль без налогов. Со всех сторон американского политикума немедленно начались протесты: ЕС не имеет право лезть своими руками в кассу; если уж на то пошло, то эта прибыль – американская и налоги, от которых уклонились, были американскими. Apple обжаловала решение ЕС через суды, назвав его откровенно политическим.

Так каков же ответ? Во-первых, нам нужно отказаться от мысли о том, что налоговые органы могут или даже должны принимать решения, касающиеся индивидуального распределения стоимости в каждой компании. На самом деле даже гендиректора компаний не имеют чёткого и полного представления о реальном вкладе каждого подразделения компании в её успех. Если бы подобное было возможно, корпоративное начальство не принимало бы так много плохих решений, вредящих стоимости.

Альтернативной системой является распределение прибыли корпорации по странам соответственно по количеству её продаж и сотрудников в них. Затем каждая страна облагает эту прибыль налогами по своей государственной ставке. Такой подход исключил бы из процесса налоговые гавани, где в настоящее время на бумаге создаётся очень много прибыли, но происходит мало экономической деятельности. Эта система уже используется в США для распределения прибыли компаний между разными штатами.

Прибыль ведь, в конце концов, создают люди – как сотрудники, так и потребители, – а не бумажки.

Джордж Тёрнер – журналист-расследователь, живущий в Лондоне. Он является основателем Finance Uncovered, международной сети журналистов, работающих с налогообложением и незаконными финансами.

Эта статья впервые появилась на VICE US.