Гленн Клоуз откровенно говорит о депрессии и самосохранении

Эта история, снятая по роману Мэг Волитцер 2007 года, рассказывает о Джоан, жене известного писателя Джо Каслмэна. Фильм показывает поездку этой пары в Стокгольм за присуждённой Джо Нобелевской премией по литературе. Он пафосно наслаждается вниманием к своей персоне и позволяет добросовестной Джоан раствориться на заднем плане, обесценивая её писательское мастерство, ругая их сына (начинающего писателя), а также флиртуя и ласкаясь с другими женщинами.

Раскрываются секреты, мы узнаём истинную цену успеха Джо, и на поверхность всплывают новые обиды. «Жена» – медленный рассказ о принесении в жертву собственных амбиций во имя близких и о том, может ли женщина жить с последствиями этого выбора.

BROADLY: Можете ли вы рассказать о том, как подошли к Джоан и где черпали вдохновение для этого персонажа?

ГЛЕНН КЛОУЗ: Я вдохновлялась своей мамой. Моя мама умерла в 91 год, а вышла замуж в 18. … Мой папа пошёл на войну. А у мамы, понимаете, было четверо детей. Папа был блестяще образован и был отличным хирургом, а моя мама никогда не получала обучения, даже старшую школу так и не закончила, никогда не училась на курсах, ничего такого, хотя и обладала невероятно пытливым умом и жадно читала.

Моей маме никогда не уделяли внимания. Поэтому в конце она однажды даже сказала мне: «Я чувствую себя так, как будто ничего не добилась». А мне это, понимаете, разбило сердце, потому что она была просто невероятной женщиной. Поэтому мораль истории для нас, на мой взгляд, такова: не растворяйтесь в другом человеке. И, кажется, во многом, в её поколении уж точно, да и в поколении Джоан в этом фильме, от женщин, как мне помнится, ожидалось либо замужество, либо работа учительницей, медсестрой или секретаршей. А ещё после замужества нужно было становиться домохозяйкой, и это однозначно воспринималось как норма. Поэтому мне как человеку, без всякого страха желавшему реализоваться каким бы то ни было способом, нужно было учиться очень многому.

Считаете ли вы, что до этого разговора с мамой у вас были моменты, когда вам трудно было увидеть собственные достижения?

Да, было даже такое время, когда у меня был сильный стресс и я просыпалась в 4 утра и думала обо всех до единого своих решениях, которые считала катастрофическими. Что я действительно… я проспалась в 4 часа и думала только о том, что казалось очень плохими решениями. И это меня убивало. Это действительно убивало.

Мне помогли – я обратилась за помощью, получила её и узнала, что у меня депрессия… поэтому у меня теперь вот такая вот депрессия, как бы в лёгкой форме. Но мысль об этом стала откровением: я бы ни за что не охарактеризовала себя как человека в депрессии. Однако мне порой бывало очень трудно получить поддержку в повседневной жизни. С работой легко, потому что на работе человек организован – у него перед носом находится то, на чём нужно сосредоточиться. Но когда я не работала, было гораздо труднее.

Как примирение с этим изменило ваше положение?

Ну, я, например, искренне принимаю то, что… сейчас я оглядываюсь назад и очень восхищаюсь своей нынешней жизнью. Она просто… Я чувствую себя на 18 лет. Но одна подруга рассказала мне [об] одной концепции, которая стала для меня очень важной. Я научилась двум вещам. Во-первых, мы очень часто думаем, что должны полностью выкладываться во всём, что делаем, – как на работе, так и с друзьями, – а затем доходим до точки, в которой врезаемся в стену и от которой приходится куда-то идти, чтобы наполниться снова. Моя подруга сказала: нет, нужно взаимодействовать с миром переполненной, то есть следить за тем, чтобы быть заполненной. Тогда можно взаимодействовать с миром без неизбежного истощения – эмоционального, а иногда ещё и физического.

И это правда, действительно очень много для меня значит, потому что я теперь действую свободнее, оставляя себе время на ничегонеделание, на чтение, на очень-очень осторожные мысли о прогулке и на разглядывание всякой всячины по сторонам, на отдых. И оно мне действительно нужно, как и возможность сказать в ответ на просьбу что-то сделать: «Знаете что? Это на самом деле не принесло бы мне радости. Мне это неприятно, не думаю, что я буду это делать». И это нормально! Научиться отказываться.

Считаете ли вы, что именно этот урок Джоан усваивает к концу фильма? На мой взгляд, это остаётся под вопросом, но дверь она уже открыла.

Да, в конце фильма она просто открывает дверь в саму себя и, как мне кажется, переворачивает эту страницу, появляется пустая страница и становится понятно, что она не закончила. Но она кое-чему научилась. На мой взгляд, она скоро сделает это на собственных условиях, и мне кажется, что всё будет совершенно по-другому, чем раньше. Не обойдётся без сильной сердечной боли. Я думаю, что она помирится с теми, с кем ей нужно, в особенности с детьми, а затем, пожалуй, и со всем миром. Но дело в том, что чувствуется: теперь она действительно может реализоваться как угодно. И ей поэтому будет лучше во всех отношениях.

Вы упоминали об этой идее свободы и активной самореализации. Считаете ли вы, что ежедневно работаете над этим?

Я пытаюсь. Над подобными вещами работают всегда. И мне кажется, что нам хочется угождать людям. Мы хотим быть добрыми, милыми, и нельзя сказать, будто быть добрым не нужно, но всё-таки нужно думать о собственных потребностях и о том, как это повлияет на то, чем вы хотите заниматься дальше.

Вы говорили, что вас вдохновляла ваша мать. Есть ли какие-то другие моменты в фильме или в вашей жизни, где вы вдохновлялись ею?

Могу сказать, что думаю… я не знаю, в какой степени это интуитивно и в какой степени это – культурные наслоения, [но], разумеется, в моём поколении всем в первую очередь хотелось взглянуть мужчине в глаза и сказать: «Какой ты хочешь меня видеть? Я могу стать такой! Проси у меня что хочешь, я хочу, чтобы тебе было хорошо, и хочу тебе нравиться из-за того, что тебе хорошо!»

Это загоняет прямиком в угол, в котором внезапно приходится сказать: «Секундочку, это же вообще не я». И я в своей жизни допускала такую ошибку. Было бы замечательно – и мне кажется, вашему поколению это даётся лучше, чем моему, – сказать: «Я такая, нравится это тебе или нет». Стойте за себя. На мой взгляд, безумно важно уметь постоять за себя, чему я так, в принципе, и не научилась. Этого не было в моём арсенале.

Что вдохновляющего в этом плане вы видите в своей дочери?

Ну, во-первых, меня очень вдохновляют её отношения. Она только что вышла замуж. Они с Марком пробыли вместе уже почти 11 лет, и я пристально за ними следила и очень уважаю их умение быть самими собой, оставаясь вместе. С ними очень приятно общаться. Они не приносят в жертву своё «я», чтобы оставаться парой. Более того, это усиливает их отношения, и я сама тому свидетель. Ещё я наблюдала за тем, в насколько надёжном положении находится Энни, ставила это под сомнение, потому что у неё очень, очень трудная профессия. И для начала в ней нужна только обычная выдержка, и я очень горжусь тем, что это наблюдала. Она меня вдохновляет, она очень забавная, она меня смешит. Мне очень нравится быть рядом с ней.

Прекрасно, что Энни смогла сыграть в этом фильме вашего персонажа в молодости. Каково вам было вместе работать над этим фильмом – может, вам было тяжелее, может, вас отягощало семейное наследие?

Энни тоже это чувствовала. Потому что она знала, что такое было с моей мамой и с другой её бабушкой, которая была химиком. [Она] работала над Манхэттенским проектом и отказалась от всего этого, чтобы переехать в какую-то дыру на Лонг-Айленде и воспитывать детей. Её бабушка по отцу всегда отлично разбиралась в политике, была активной, много занималась благотворительностью в городе и не сидела без дела. Но она, по сути, в том смысле, что она не реализовала какую-то естественную склонность, Энни, как мне кажется, почувствовала, что она об этом сожалеет. А эта мощная самореализация… чувствовать в конце жизни, что у вас не было возможности это сделать – такого чувства не должно быть ни у кого.

Эта статья впервые появилась на VICE US.