Как работать DJ, если ты глухой

Перед интервью с Робби Уайлдом я немного нервничала. Его имя попадалось мне не раз, и я кое-что знала о его работе как «глухого DJ», но всё, что я могла отыскать о нём в Интернете, было обычной для слышащих чепухой: «вдохновляющая» фигура, восторжествовавшая над своим «недостатком», чтобы обуздать мощь и красоту музыки. Нельзя сказать, что в этом виноват Уайлд: возможно, из искреннего любопытства, а может, помешавшись на «Опусе мистера Холланда», люди, способные слышать, не могут пройти мимо глухого, проявляющего даже самый смутный интерес к музыке, так что можете себе представить шаблонный ажиотаж вокруг того, как Уайльд построил на этом целую карьеру.

Тем не менее, я неоднократно встречала упоминания о «нормальном звучании» речи Уайлда и не могла найти доказательств тому, что он знает язык жестов. Что если, в то время как я считаю глухоту частью своей культурной идентичности, чем-то, обогащающим мою картину мира, Уайлд на самом деле рассматривает её как дефект, подлежащий преодолению на пути к созданию музыки? И как мы с ним, двое глухих, должны общаться, если не можем услышать друг друга, а он не знает язык жестов?

Наконец, мы пообщались на английском языке. За столиком в углу корейского бара во Флэтайрон-билдинг мы с Уайлдом перестроили речь, звук и глухоту под новую норму – по крайней мере, на несколько мгновений. И оказывается, именно это Уайлд всегда проделывал со своей музыкой.

VICE: Я читала, что ты с семьёй в детстве очень часто переезжали. Почему?

Робби Уайлд:Я родился в Британии, а мои родители – португальцы, поэтому мы вскоре переехали в Португалию, а затем отправились в Венесуэлу. У нас были родственники и там, и там, и мы пытались понять, в какой стране для нас лучшие возможности. Затем, в 1989 году, мы приехали в Штаты.

Я читала, что ты потерял слух лет в семь из-за ушных инфекций. Осознавал ли ты, что это происходит? Ходил к врачу?

Ну, мы ходили к врачу, я принимал лекарства, а я периодически принимал лекарство в течение года, потому что [инфекции] повторялись. Будучи иммигрантами, мы не располагали нужными ресурсами, и, как мне кажется, лекарство кончилось, потому что у нас не было медицинской страховки. [Мой слух] пострадал после этого. Я не слышу правым ухом, а левым слышу на 20%. Но мы узнали об этом окончательно только тогда, когда мне было одиннадцать: учителя автоматически отстраняли меня и пытались поставить мне диагноз «СДВГ» (Синдром дефицита внимания с гиперактивностью). Хотя, возможно, у меня и было немного СДВ (синдром дефицита внимания).

Знал ли ты, что происходит, лет в семь или восемь?
Я однозначно заметил, что что-то не так: я ходил в общеобразовательную школу для слышащих, а там мы проходили эти проверки на остроту слуха с наушниками. Помню, как на меня смотрели другие дети, а я поднимал только левую руку. Из-за того, что на меня смотрели, а все остальные дети поднимали обе руки, я начал поднимать и другую руку и в каком-то смысле свыкся с этим, но я понятия не имел, откуда на самом деле идёт звук.

Я тоже мухлевала на этих тестах на остроту слуха!

Помнится, я слышал что-то в левом ухе, но это всегда было только с той стороны, и я думал: «Так и надо?» Затем, в конце концов, мама отвела меня к врачу, и я прошёл надлежащую проверку в будке, а там, с врачом и при более индивидуализированной проверке, я чувствовал себя комфортнее.

Что случилось в школе, когда всё выяснилось? У тебя был слуховой аппарат?

Я остался в обычной школе, не рассказав об этом никому, кроме учителей. Мы пытались договориться о том, чтобы я смог сидеть впереди, с правой стороны класса, однако я был ребёнком и поэтому всегда хотел сидеть сзади. У меня были друзья, которые были в курсе – догадались, что, если идти по правую сторону от меня и обращаться ко мне, я не замечаю. Поскольку моя речь, возможно, звучит нормально с их точки зрения, они, в принципе, не смотрели на меня по-другому. Со мной всё ещё разговаривали нормально, не пытаясь привлечь внимание или ещё что-то в этом роде, – не шли мне навстречу. В принципе, мы никогда этим и не заморачивались, а слуховых аппаратов у меня не было. Этот у меня первый. Я получил его в 23 года.

Как ты начал карьеру DJ? Почему это тебя привлекло?

Меня всегда окружала музыка, либо через друзей, либо просто там, где я тусовался. Думаю, там и сям попадались небольшие знаки: я видел это на вечеринке, у друга было какое-то оборудование, а моё внимание привлекло то, что это – механизм творческого контроля. Когда я был подростком, у моих родных был ресторан, и отец однажды вечером позволил мне заняться там музыкой. И всё получилось настолько хорошо, что он заявил: «Если хочешь, делай это каждую неделю». Затем я отправился в Destino's Lounge в Элизабет, что в Нью-Джерси, и стал работать там DJ каждую ночь, просто чтобы поучиться – не за деньги, с открытия до закрытия, выполняя то, что нужно. Там на меня повлияли множество DJ, местных парней очень старой закалки – в том смысле, что они разбирались в естественных действиях и мотивации, на которых и построено ремесло DJ.

От мысли о том, что люди скажут: «Ты не пойдёшь дальше определённой точки из-за своего [слабого] слуха», хотелось лишь стараться ещё больше. Я отправился в школу в Дабспоте и получил диплом. Чем больше я вижу, чем больше контактов могу завязать и чем больше встречаю людей, тем креативнее и убедительнее я могу стать.

Что ты делаешь с темпами, тональностями и частотами, которые миксуешь?

Я прохожу определённый процесс: на компьютере есть определённые опции, при которых отображаемые волны согласованы по цвету. Поэтому я знаю, что определённые цвета означают определённые частоты: например, красный и тёмно-оранжевый – это низкие частоты; тёмно-синие оттенки – это малые барабаны и средние частоты, а оттенки зелёного – это, как правило, голоса. Кроме того, банк записей DJ содержит множество редакций, в которых для микширования уже подготовлены вступления и концовки. Так что в этом случае я определяю, восемь тактов во вступлении или шестнадцать, а затем определяю: «Вот тут начинаются слова, вот тут хук; вот тут Дрейк классно сыграл» – или ещё что-нибудь. А затем, чтобы понять, что в это время говорят, я пользуюсь Musixmatch, программой, которая синхронизирует тексты.

Обожаю Musixmatch!

Я стараюсь найти способ сотрудничать с ними, поскольку это для меня подобно чуду; это как субтитры по требованию к песням. Хотя я действительно наслаждаюсь музыкой в таком виде, в каком она предстаёт передо мной, её частотами, также полезно знать, что в это время говорят. А справляюсь я с этим так: по сути, мышечная память, постоянство и тренировки. Если всё хорошо, я тренируюсь шесть часов в день. Просыпаюсь в 9 утра, отвожу дочь в школу, затем тренируюсь до 5, забираю её из школы и развлекаюсь с ней, а затем, после того, как она ложится спать, тренируюсь снова или ищу информацию. Я всячески стараюсь понять мнение автора о той или иной песне, чтобы как можно лучше понимать что ставить в клубе. Это огромная работа, которой люди не осознают, потому что слышащие DJ могут пользоваться наушниками и качать ту или иную песню прямо на месте, в последний момент, а мне нужно, чтобы она была готова заранее, поскольку я не могу слушать музыку через наушники – разве что для того, чтобы убедиться в темпе. Мои ящики, мои папки с музыкой здорово организованы с помощью всевозможных тегов – по году, жанру, по эмоциям или ощущениям, которые пробуждает песня. Уверен, что иногда я, наверно, лажаю, но я действительно вкладываю своё время и вкладываю много усилий в попытки понять музыку и то настроение, которое она вызывает.

Ты сказал, что сортируешь песни по вызываемым ими эмоциям. Думаешь твои эмоции такие же как и публики? На что похожа для тебя музыка?

Думаю, всё точно также. Я чувствую эмоциональную окраску или настроение песни так же, как и остальные люди, поскольку частоты именно таковы. Я не слышу слов, но человеческий вокал в каком-то смысле становится очередным инструментом, и можно ощутить эмоции, передаваемые этой частотой. Слух – это всего лишь способ подавать мозгу сигналы о том, что вокруг что-то происходит. Но всё же можно понять частоты, не слыша их; когда звук достаточно громкий, их можно почувствовать. В каком-то смысле они минуют слух и поступают прямо в разум.

Как ты относишься к тому что о тебе говорят в СМИ, что они тебя считают «источником вдохновения»?
Это значительная роль; круто, когда это у нас получается. Но в то же время я хочу, чтобы моя работа была больше, чем вдохновение, была скорее мостом, чтобы то, что я делаю, стало нормой – чтобы значение здесь имели только талант и мастерство. То же самое относится к глухим актёрам, музыкантам, писателям. Полагаю, именно такова наша работа в настоящее время. Показать, что наши уши не делают нас другими, у нас те же чувства, та же мотивация. Или, возможно, из-за того, что мы не слышим, мы более открыты к различным идеям, поскольку нас не так отвлекает шум внешнего мира. Мне бы хотелось, чтобы люди уважали нас чуть больше и не испытывали такой неловкости из-за разговоров с нами или чувства вины из-за нас. Разницы быть не должно.

Какие дальнейшие планы?
Ну, скоро я еду в Детройт на разогрев вместе с [Forbes] для GinBlossoms. Больше пока планов нет. Это не моё решение – это в большей степени зависит от людей. Хотелось бы, чтобы здесь больше судили по реальной работе и творчеству, а не делили на слышащих и глухих. Мне кажется, будто состояние моего слуха иногда мешает людям сосредоточиться на моём творчестве. Я продолжаю вертеться, и без этого не обойтись. Но дело здесь больше в том, действительно ли прислушивается ко мне мир. Я же просто продолжаю шуметь.

Я хочу доказать, что частоты могут быть формой коммуникации для любых сообществ. Я хочу приложить руку к созданию единой картины, доступ к которой будет свободным для всех. Не хотелось бы построить этот мост для того, чтобы потом в его конце взимали налог. И здесь я имею в виду любой вид дискриминации. Это распространяется не только на глухоту или наличие слуха – это и другие инвалидности, класс или расовая принадлежность. Это полная свобода.

Следить за сообщениями Сары на Twitter.