Я наблюдаю из тюремной камеры, как жизнь моего мужа разваливается на части

Эта статья была опубликована в сотрудничестве с Marshall Project.

Когда моему мужу Рексу было за 60, ему поставили диагноз «мышечная дистрофия Эмери-Дрейфуса» – медленно прогрессирующая болезнь, которая разрушает мышцы и от которой не существует лекарств. Когда в 2011 году меня посадили в тюрьму, здоровье Рекса начало ухудшаться, и я была очень обеспокоена тем, как он сможет справиться без меня. О нем заботилась только я.

Теперь всё стало только хуже, он едва может ходить или поднять руки. Без меня он остался один — у нас нет детей, нет родственников, и мы не можем позволить себе медсестру. Я просто представляю, как он сидит там 24 часа в сутки, а возле него никого, с кем можно было поговорить, кроме меня, когда я ему звоню.

Каждый день наше общение длится 5 минут утром и пять минут вечером. К счастью, за последние полтора года у нас в тюрьме были установлены видеотелефоны. Это было настоящей находкой, потому что теперь мы можем видеть друг друга. Но также я могу наблюдать, как сильно сдал мой муж.

Он теряет вес из-за того, что он не в состоянии приготовить еду. (Он выживает в основном на полуфабрикатах). И кажется, что он просто чахнет. Хуже всего то, что всё происходит прямо у меня на глазах, а я ничего не могу с этим поделать.

Каждый день начинается с вопроса, в порядке ли он. Если я звоню, а он не отвечает, я содрогаюсь от мысли, но надеюсь, что он просто проспал. Вот какая у меня проблема: незнание и беспомощность.

Первый вопрос, который мы задаем друг другу во время каждого звонка — это как дела? Мы всегда отвечаем, что всё в порядке, хотя это не так.

В 2014 году, за три года до моего приговора, я разговаривала с ним по телефону, и внезапно он начал невнятно произносить свои слова. Я думала, что он шутит со мной. Я спросила: «Рекс, что случилось?» Он рассмеялся и сказал: «Я не знаю, у меня такое с самого утра. Что-то не так с моим лицом. Я ответила: «Ты должен повесить трубку и позвонить в скорую. Кажется, у тебя был инсульт.»

Он пошел в больницу, и не выходил на связь пару часов. Это было ужасно, самое худшее, что я не смогла быть с ним.

Сейчас, когда я разговариваю с ним по телефону, я прислушиваюсь к его голосу. И когда мы общаемся по видеосвязи, я внимательно слежу за выражениями его лица. Между тем, у меня есть все имена его врачей и их номера. Он сообщает мне о всё своих приёмах у врача, поэтому я знаю, где он должен быть и в какое время; после каждого приёма, я жду, чтобы узнать результаты.

Мы уже долго женаты, но информация никогда не течет в противоположном направлении — мы не говорим о моей жизни здесь, в тюрьме. Я не хочу утруждать его этим. Вместо этого, при любой возможности, мы стараемся вспоминать хорошие моменты. В День Святого Валентина он отправил мне несколько старых открыток с тех времён, когда мы только поженились. У меня много фотографий с ним и нашей маленькой собакой.

Он посетил меня три года назад в нашу 50-ю годовщину свадьбы. Я не видела его более двух лет. Когда мне сказали о посетителе, это меня испугало до смерти — я не знала, что происходит. Я думала, что они собираются сообщить мне плохие новости и даже не думала, что это может быть он. Это было просто потрясающе. Мы могли обняться и взяться за руки. Я все время смотрела на него. Мы говорили, говорили и говорили.

С тех пор я больше его не видела.

Он часто падает. Он падает, выходя из ванны, и, конечно, когда он падает, то едва может встать. Три месяца назад он упал на лестнице в своей квартире и ударился головой. Теперь он должен съехать оттуда, и отдел по делам ветеранов пытается найти ему жилье. Если бы каждый из нас получал социальное обеспечение, не было бы проблем с оплатой за аренду, но сам он не может этого себе позволить — как заключенная, я не имею права на получение пособий. Он получает выплаты в целях здравоохранения благодаря отделу по делам ветеранов и программе «Medicare», однако мы не можем обеспечить медсестру. Он делает всё возможное, чтобы упаковать вещи. Я попыталась отправить несколько писем местным церквям, чтобы узнать, могут ли они помочь. Я очень беспокоюсь.

Когда его здоровье начало ухудшаться, я начала изучать федеральную программу «освобождение от наказания в связи с болезнью», которая позволяет некоторым людям в определенных случаях ходатайствовать об освобождении из-под стражи раньше времени, например в случае, когда они больны, стары, или являются единственным возможным опекуном для члена семьи. Сначала нужно одобрение начальника тюрьмы, а затем одобрение центрального бюро при Федеральном управлении тюрем. Впервые, когда я подавала ходатайство, надзиратель сообщил, что я получила его одобрение, и в любое время могу получить окончательный ответ из Вашингтона. Конечно, я совершила ошибку, сказав об этом Рексу. Когда меня отказали, это было большим потрясением для нас обоих. У вас есть заключение врача, в котором говорится, что этот человек едва ли может поднять чашку, его тело слабеет, и у него нет денег. И всё равно ничего. Где в этом сострадание?

Теперь я снова подаю заявление. Это похоже на хождение по замкнутому кругу, и занимает много сил – не сдаваться. Но нельзя позволить кому-то умереть, просто сидя и не пытаясь. Ваше сердце разрывается, когда вы не можете помочь кому-то, и вы знаете, если бы вы были там, вы смогли бы. Мне 73, ему 74 года — наши жизни не должны заканчиваться вот так, когда существуют другие варианты. Моему мужу не стоит беспокоиться об обогревании дома, потому что он не может себе этого позволить, или даже что-нибудь поесть. Я просто не хочу потерять его, когда могу ему помочь.

Конни Фаррис, 73 года, отбывает 12-летний срок за мошенничество с использованием почты в лагере федерального исправительного учреждения в Дублине, штат Калифорния. Она дважды подавала ходатайство об освобождении от наказания в связи с болезнью. В июле 2017 года Бюро тюрем отклонило её недавнюю просьбу, заявив, что это «позволит свести к минимуму тяжесть преступления г-жи Фаррис».