Ганди был расистом, заставлявшим маленьких девочек спать в постели с собой

В августе 2012 года, буквально накануне 65-го Дня независимости Индии, Outlook India, один из наиболее широко распространённых печатных журналов страны, опубликовал результаты сенсационного опроса, который он провёл среди своих читателей. Кто после «Махатмы» являлся величайшим индийцем, ступавшим по земле страны? Махатмой, вокруг которого строился этот вкрадчивый вопрос, конечно же, был Мохандас Карамчанд Ганди.

В том, что Outlook выдал это допущение за правду, нет ничего удивительного. Ганди стал однозначным, несомненным барометром индийского величия, а то и величия в целом. Кто же, в конце концов, не любит Ганди? Мы узнали его как этакого хрупкого, отличающегося благородным истощением старика с чисто моральной, благочестивой душой. Это парень, который положил начало новой грамматике ненасильственного сопротивления в Индии, стране, которой он помог вырваться из ограничений британского имперского правления. До того, как индус-националист застрелил его насмерть, фактически превратив в мученика, он перенёс несколько отважных голодовок.

Мой дед по матери сел в тюрьму вместе с Ганди в 1933-м, поэтому я вырос со знанием того, что этот миф был составлен из полуправд. Мой дед принял к сведению выученные в тюрьме уроки и основал ашрам посреди Западной Бенгалии. Вследствие этого родители воспитали меня с глубоким пониманием Ганди, которое балансировало между хвалебным и критическим. Мои родные его обожали, хотя мы на самом деле никогда не принимали мысль о том, что он единолично инспирировал движение за независимость Индии. Это никоим образом не относится к мракобесию Ганди, которого мы у себя в доме не касались. В течение десятилетий после его убийства в 1948 году образ Ганди конструировался так тщательно, отмываясь от грязных деталей, что легко позабыть о том, что он основывал свою риторику на ненависти к чернокожим, неистовой аллергии на женскую сексуальность, а также общем нежелании посодействовать освобождению касты далитов или «неприкасаемых».

Ганди более двух десятилетий, с 1893 до 1914 года, жил в Южной Африке, где работал юристом и боролся за права индийцев – и только индийцев. Ему, как он вполне недвусмысленно выражался, чернокожие южноафриканцы казались почти нелюдями. Он говорил о них, используя унизительное южноафриканское прозвище «каффир». Он жаловался, что индийцы считались «немногим лучше, если вообще лучше, дикарей или аборигенов Африки». В 1903 году он объявил, что «белая раса в Южной Африке должна быть доминирующей расой». Очутившись в тюрьме в 1908 году, он смеялся над тем, что индийцев зачисляли в одну категорию с чернокожими, а не белыми заключёнными. Некоторые южноафриканские активисты вернули эти аспекты взглядов Ганди в центр внимания, как это сделала и книга, опубликованная в сентябре 2014 года двумя южноафриканскими учёными, но они не оставили практически ни следа на американском культурном сознании за пределами концентрических кругов Tumblr.

Примерно в это же время Ганди начал культивировать женоненавистничество, которое будет нести с собой всю оставшуюся жизнь. Проживая в Южной Африке, он однажды отреагировал на сексуальное домогательство некоего молодого человека к двум из последовательниц Ганди, насильно обрезав девушкам волосы, чтобы убедиться в том, что они не будут привлекать сексуального внимания. (Майкл Коннеллан, когда писал в Guardian, осторожно объяснил, что Ганди считал, будто бы женщины лишаются человечности в ту же минуту, когда их насилуют мужчины.) Он действовал, основываясь на мысли о том, что мужчины неспособны управлять своими базовыми хищническими порывами, в то же время утверждая, что женщины полностью в ответе за эти порывы – и полностью беспомощны перед ними. Его взгляды на женскую сексуальность были аналогично отвратительны; по словам Риты Банерджи в Sex and Power, Ганди рассматривал менструацию как «проявление искажения души женщины её сексуальностью». Также он считал, что применение контрацептивов – это признак блуда.

Он прямо пошёл против этой неспособности контролировать мужское либидо, дав обет целомудрия (не обсудив это со своей женой) ещё в Индии, а также используя женщин – в том числе малолетних девочек, например, свою двоюродную внучку – для испытания своего сексуального терпения. Он спал с ними в кровати нагишом, не касаясь их, чтобы убедиться в том, что он не возбудится; эти женщины были реквизитом, заставлявшим его соблюдать целибат.

Кастурба, жена Ганди, возможно, становилась для него боксёрской грушей чаще всего. «Я просто не выдерживаю взгляда на лицо Ба, – пожаловался он однажды на неё, потому что она заботилась о нём во время болезни. – Выражение у неё часто, как на морде у безвольной коровы, и оно производит такое впечатление, какое порой производит корова, будто она что-то говорит по-своему, по-дурацки». Разумеется, апологет в ответ на это стал бы утверждать, что коровы в индуизме являются священными животными – а значит, сравнение Ганди своей жены с коровой на самом деле являлось завуалированным комплиментом. Или, возможно, это можно было бы списать на банальное раздражение в браке. Когда Кастурба слегла с пневмонией, Ганди отказал ей в пенициллине, несмотря на то, что врачи заявили, что он её вылечит; он настоял на том, что новое лекарство – это чужое вещество, которого её организм принимать не должен. Она не устояла перед болезнью и умерла в 1944 году. Всего несколько лет спустя, возможно, осознавая, какую тяжкую ошибку он совершил, он с готовностью принял хинин, дабы вылечиться от малярии самому. Он выжил.

На Западе существует тяготение к восприятию Ганди как тихого разрушителя каст, а эта характеристика категорически неверна. Он рассматривал эмансипацию далитов как нереальную цель и полагал, что они недостойны отдельного избирательного округа. Вместо этого он настаивал на том, что далиты должны оставаться спокойными, ожидая поворота, которого они так и не дождались у истории. Далиты по-прежнему страдают от прямых последствий предрассудков, вплетённых в культурную ткань Индии.

История, как заметила Арундати Рой в прошлогоднем выдающемся эссе «Врач и святой», проявила невероятную доброту к Ганди. Это дало нам возможность отмахнуться от его предрассудков как от простых несовершенств, незначительных отметин на чистых руках. Апологеты непременно настойчиво утверждают, что Ганди был неидеальным и был человеком. Возможно, они превращают его предрассудки в нечто положительное, доказательство того, что он был таким же, как мы! А вот риторическое отступление другого рода – аргумент о том, якобы освещение предрассудков Ганди демонстрирует, что американцы питают нездоровое увлечение проблемами Индии, как будто западные авторы помешаны на выдумывании социальных зол для субконтинента на пустом месте.

Это умственная эквилибристика, которой мы занимаемся, когда готовы к мифологизации. Отвратительные черты, которые демонстрировал Ганди, сохраняются в индийском обществе в целом сегодня: злобная ненависть к чернокожим, бесстрастное пренебрежение женскими телами, исправная близорукость в отношении жуткого обращения с далитами. Неслучайно из наследия Ганди выбелили именно эти мотивы его риторики.

Но как же соответствовать абсурдному прозванию вроде «величайший индиец»? Прозвать кого-то величайшим человеком родом из страны, являющейся домом для миллиардов людей, – это колоссальный груз для кого угодно. Создание ложного кумира подразумевает забвение многого. Легко распускать сопли из-за человека, которого на самом деле не существовало.