Участник 96645: Моя жизнь в роли лабораторной крысы Балтимора

Балтимор – вымирающий город. Далеко за полночь в любую погоду вы найдёте здесь ребят, выпивающих алкоголь сидя на разрушенных крыльцах домов. Два года я учила этих ребят - ребят, которые держали в руках апельсины и спрашивали: «Как это едят?»

После того, как я рассорилась с моим директором в конце 2013 года, я решила покончить с преподаванием и полностью погрузится в писательство. Это был хороший план. Но было одно «но»: мне нужно было оплачивать аренду, а сбережений было мало. У меня не было интереса к другой работе, и я решила позвонить на бесплатный номер, который нашла в газете, и который обещал «быстрые деньги для здоровых взрослых людей в возрасте 18-30 лет».

После серии контрольных вопросов: Как много алкогольных напитков вы выпили за последний месяц? Вы курите? Вы когда-либо или в последнее время слышали голоса? – молодой человек на том конце провода посчитал меня пригодной для исследования. Он объяснил, что я буду помогать исследователям в создании лекарства от малярии – слово, которое он использовал так просто, что можно было подумать, будто мы обсуждаем обычную простуду.

«Да, вас заразят малярией», – сказал он. «Возможно, вы проболеете несколько недель, поэтому нужно, чтобы у вас было свободное время».

И хотя я отказалась от участия в изучении малярии, я поняла, что живу в Силиконовой долине медицины. Балтимор – это дом для Университета Джона Хопкинса, рядом с Бетесдой находятся Национальный институт здоровья и Национальный институт по проблемам злоупотребления наркотиков; молодые здоровые женщины могут принимать участие во множестве хорошо оплачиваемых исследований. Каждое утро я изучала ClinicalTrials.gov и участвовала в таком количестве начальных опросов, что быстро сообразила как можно легко манипулировать системой. Моя кандидатура не подходила для изучения кофеиновой зависимости из-за моего синдрома дефицита внимания и гиперактивности; этот факт я не указывала в будущих опросах. Я всегда обманывала, как часто пила и принимала наркотики. И никогда не переставала удивляться, как просто обмануть одних из самых умных и способных людей страны. После того, как из меня не получился учитель, мне нравилось ощущать, что я наконец-то делаю что-то хорошо, даже если моя работа была полна лжи.

Я была открыта ко всему, кроме заражения смертельной болезнью. После подписания стопки юридических документов, которые я вроде как читала, я была готова к любым исследованиям, на которые меня приглашали: мою кожу жгли капсаицином, мою руку погружали в ледяную воду, мою плечо давили штангой до тех пор пока у меня не падало давление.

Самым долго длящимся исследованием стал эксперимент, призванный проверить реакцию на боль чем-то обеспокоенного человека, в сравнении с такой реакцией у обычного человека. В качестве обеспокоенного пациента я каждую неделю ездила в Национальный институт здоровья в Бетесде, где меня мучили током 20 с лишним стажёров. Часто процесс становился утомительным; чтобы обеспечить необходимое прилипание электродов к различным частям моего тела, мне пришлось перенести 45 минут тщательного пилинга до боли в коже.

После того, как моя кожа была отполирована и готова к испытанию электрическим током, интерн подвозил старый компьютер к стулу, к которому меня привязывали. Процедура была простой: передо мной мелькала серия вопросов (Небо голубое, да/нет?), и отвечая на них, я постоянно рисковала получить удар электрическим разрядом.

Электроды измеряли мой пульс, выделение пота и количество морганий. Хотя вопросы были отвлекающими, их было не достаточно, чтобы отвлечь меня от осознания электрического удара под ногти, абсолютно нового для меня уровня боли.

На протяжении четырёх восьмиминутных сессий я всегда остро ощущала плохо прикрытую камеру в дальнем углу на потолке. Моя гордость была сильнее желания заплакать от боли.

После электрошока добродушный интерн удалял созвездие электродов с моего тела, потом просил меня заполнить анкету о моём нынешнем уровне беспокойства. Я быстро заполняла форму, обводя случайные числа, измеряющие уровень беспокойства, потому что мне всегда казалось сложным измерить чувство.

Однажды, после заполнения анкеты об уровнях моего беспокойства, мой куратор по медицинским исследованиям, женщина старшего возраста по имени Марилла проводила меня в свой кабинет, где мы могли бы подвести итоги. Марилла всегда угощала меня двумя конфетками «Хершиз». В такие моменты я играла роль маленького отчаянного ребёнка, мои глаза загорались при виде шоколада на её протянутой ладони. Пока конфеты растворялись у меня во рту, Марилла задавала вопросы, многие из которых не относились к исследованию.

Как дела с твоим писательством? Ты говорила родителям, что ушла с работы учителя? Ты выглядишь усталой – чувствуешь себя подавлено?

При каждом общении я хотела сказать Марилле, что это моё последнее задание в рамках исследования, наше последнее общение, мой последний день в роли лабораторной крысы. Но никогда не говорила. Каждый раз что-то внутри меня не давало мне проронить и слово. В 24 года я полностью изучила языки унижения, стыда и боли. Несмотря на это, я решила продолжать.

Первый проблеск реальности случился после МРТ, когда лаборант показал мне скан моего мозга, который выглядел как продуманные сети пятен Роршаха. Сначала лаборант вежливо отвечал на мои расспросы о функциях моего мозга, используя короткие научные термины, а я притворялась, что понимаю их. Но моё желание получить подтверждение было в этот момент ненасытным. Нужно было сделать ещё один шаг; я спросила лаборанта, заметил ли он какие-то изменения в моём мозгу, что-то странное, необычное или уникальное. Несмотря на его волнение и попытки отмахнуться от моих вопросов, я продолжала требовать ответ на свой вопрос. В конце концов, лаборант взмахнул руками и прошипел: «Мозг – это мозг. Что вы хотите, чтобы я сказал? Ваш мозг выглядит так же, как и у других. Это просто мозг».

В ту ночь дома я посмотрела бесплатный DVD со сканом моего мозга, смущённая и ощущая лёгкую тошноту. Что я ожидала увидеть среди зернистых изображений на экране моего компьютера? Удовлетворила бы меня опухоль в мозгу, если это означало что я особенная?

Я особенная и важная – это стало моей мантрой. Я произносила её, пока медсестра пыталась найти мою вену. Я произносила её в холодном пространстве аппарата МРТ. Во время исследования влияния алкоголя на сексуальное возбуждение, я отчаянно цеплялась за своё наваждение, пока лаборант в плохо сидящем халате, не посадил меня за тонкую перегородку и сказал думать на протяжении десяти минут о прошлом эротическом опыте. Теперь, год спустя, мне несложно вспомнить звук дыхания лаборанта, медленное тиканье таймера или даже долгую тишину, после того как время вышло.

Почему я прервала свою карьеру лабораторной крысы?

Во время одного из последних разговоров с Мариллой, она попросила меня подписать пакет документов.

Вверху каждой страницы жирным шрифтом было написано «Участник 96645». Мой номер никогда не скрывали. Я много раз его видела. В этот раз шрифт надписи показался мне большим.

Вся наша жизнь может быть привязана к числам. Для федерального правительства я - студенческий кредит. Для моего бывшего работодателя в городской школе Балтимора я не более, чем оценки моих студентов. Я привыкла, что меня идентифицируют с числами. Причина, почему в тот момент я решила больше никогда не участвовать в исследовании, на мой взгляд, кроется в уважении к своему телу. Годами я полностью фокусировалась на уме, усиливая его образованием. Я потратила кучу денег на профессионалов по здоровью и на выписанные ими лекарства.

Мои последние посиделки с Мариллой ещё раз показали, как я пожертвовала своим телом ради ума, в этот раз мне это обошлось по более высокой цене. Чтобы удовлетворить своё желание быть любимой, я подвергала тело бессмысленной боли. Мой номер участника был явным доказательством.

Я унизила своё тело и себя ради того, что, в конце концов, стало числом. Я никогда не смогу вернуться к этим экспериментам.

Я подписала каждый документ и вернула пакет Марилле. Всё стало другим. Её голос звучал отстранённо. Марилла сказала что-то о возращении в Национальный институт здоровья за бесплатным лечением. Я сказала, что учту, но, думаю, мы обе знали, что это было неправдой. Мы попрощались, пожелали друг другу всего хорошего. Я знаю, что больше никогда не увижу Мариллу снова.

За последний год я вытащила себя из руин Балтимора. В моём новом доме в Лос-Анджелесе у меня есть план полноценной жизни. Бывают дни, когда я смутно помню о своём прошлом. Я обнажалась эмоционально и физически такому количеству незнакомцев в белых халатах, что любая настоящая близость сейчас кажется такой дешёвой. Где-то там живут незнакомцы, которым известны все секреты моего тела и ума. Доктора, их жёны и дети, которых я никогда не встречу, знают о моих самых глубоких страхах. Неизвестный выпускник знает о моём ужасном детстве. Как мне теперь выстроить настоящие отношения, если я так долго подделывала близость?

Свидетельства моей боли и моих унижений будут доступны каждому, у кого есть соответствующие полномочия в течении десятилетий. Иногда я представляю себе медицинские конференции, на которых мои секреты будут представлены общественности. Кто-то в аудитории попытается представить себе Участника 96645?

Я заработала 3000 долларов в роли лабораторной крысы. Из этих денег не осталось ни копейки.

Следите за сообщениями Джиллиан Вольтерс н Twitter.